Приложение

Иммануил Кант

Лекция «О ПЕДАГОГИКЕ»

1803 г.

ВВЕДЕНИЕ

Человек – единственное создание, подлежащее воспитанию. Под воспитанием мы понимаем уход (попе­чение, содержание), дисциплину (выдержку) и обуче­ние вместе с образованием. Сообразно с этим человек бывает грудным младенцем, питомцем и учеником.

Животные пользуются своими силами с момента их появления вполне правильно, т. е. так, что они самим себе не вредят. Удивительно, в самом деле, наблю­дать, например, за молодыми ласточками, как они, едва вылупившись из яиц, еще слепые, тем не менее приспосабливаются делать так, чтобы их испражнение выпадали из гнезда. Поэтому животные совсем не нуж­даются в уходе, разве что, самое большее, в питании, согревании и руководстве или известной защите. Действительно, большая часть животных нуждается в питании, но не в уходе. Под уходом понимается забота родителей о том, чтобы дети не обращали своих сил во вред себе. Если бы, например, животное, появив­шись на свет, закричало, как это делают дети, то оно обязательно сделалось бы добычей волков и других диких зверей, привлеченных его криком.

Дисциплина, или выдержка, выводит человека из жи­вотного состояния. Животное благодаря своему инстинк­ту имеет уже все; чужой разум позаботился для него обо всем. Человеку же нужен свой собственный разум. У него нет инстинкта, и он должен сам выработать план своего поведения. Но так как он, появляясь на свет совершенно беспомощным, не в состоянии сделать это сразу, то о нем должны позаботиться другие.

Человеческий род должен своими усилиями посте­пенно, из самого себя, вырабатывать все свойства, при­сущие человеческой природе. Одно поколение воспиты­вает другое. При этом самое первое начало можно искать как в диком, так и во вполне развитом состоя­нии. Если это последнее принимать за первобытное состояние, тогда, следовательно, человек впоследствии опять огрубел и впал в дикое состояние.

Дисциплина не дает человеку под влиянием его животных наклонностей уйти от его назначения, чело­вечности. Она, например, должна удерживать его от того, чтобы он не бросался дико и необдуманно в опасности. Дисциплина, следовательно, есть нечто от­рицательное: это – средство уничтожить в человеке его дикость; наоборот, обучение есть положительная часть воспитания.

Дикость есть независимость от законов. Дисциплина подчиняет человека законам человечности и заставля­ет его чувствовать власть законов. Но начинаться это должно заранее. Так, например, детей сначала посы­лают в школу не для того, чтобы они там чему-ни­будь учились, но с тем, чтобы они постепенно при­выкли сидеть спокойно и в точности соблюдать то, что им предписывают, чтобы впоследствии они не вздума­ли вести себя так, как им взбредет в голову.

Но человек от природы имеет столь сильное вле­чение к свободе, что, раз только он известное время ею пользовался, он все приносит ей в жертву. Имен­но поэтому и следует, как уже сказано, применять дисциплину весьма рано, так как в противном слу­чае трудно потом переделать человека. Он тогда сле­дует любой прихоти. Это видно на дикарях: даже если они в течение довольно долгого времени служат европейцам, они все-таки никогда не привыкают к их образу жизни. Но у них это не благородное вле­чение к свободе, как думают Руссо и другие, а про­сто дикость, так как животное в данном случае, так сказать, не развило еще в себе человеческих свойств. Поэтому человека следует заранее приучать подчиняться предписаниям разума. Если в молодости все предоставляли его воле и ни в чем не противодействовали, то он сохраняет известную долю дико­сти в течение всей своей жизни. Но плохо приходит­ся и тому, кто в молодости был слишком избалован материнской нежностью, потому что впоследствии он встретит тем большее противодействие со всех сто­рон и отовсюду будет получать щелчки, лишь только примется за дела житейские.

Обычная ошибка при воспитании великих мира сего состоит именно в том, что им, как будущим властите­лям, и в молодости, собственно, никогда не оказывают противодействия. Дикость человека необходимо смяг­чать из-за его влечения к свободе; наоборот, у животного, благодаря его инстинкту, без этого можно обойтись.

Человек нуждается в уходе и образовании. Образо­вание включает в себя дисциплину и обучение. В по­следнем, насколько известно, не нуждается никакое животное. Ни одно из них не учится ничему у стар­ших, исключая певчих птиц. Они обучаются пению старшими, и трогательно видеть, как, словно в школе, старая птица изо всех сил поет перед своими птенчи­ками, а они своими крошечными глотками стараются воспроизвести те же звуки. Чтобы убедиться в том, что птицы поют не по инстинкту, а действительно учатся этому, стоит сделать опыт: взять из-под кана­реек, допустим, половину их яиц и подложить под них воробьиные яйца, или даже, пожалуй, посадить в гнездо на место их птенчиков молоденьких воробьев. Если их поместить в такой комнате, откуда они не будут слышать воробьев с улицы, то они научатся пению канареек и получатся поющие воробьи. Удиви­тельно, на самом деле, что каждая порода птиц через все поколения сохраняет известный основной напев; традиция песни, по всей вероятности, самая верная в мире традиция.

Человек может стать человеком только путем вос­питания. Он – то, что делает из него воспитание. Следует заметить, что человек может быть воспитан только человеком – людьми, точно так же получив­шими воспитание. Поэтому недостаток в дисциплине и обучении у некоторых людей делает их в свою оче­редь плохими воспитателями своих питомцев. Если бы когда-нибудь за наше воспитание взялось существо вы­сшего порядка, тогда действительно увидели бы, что может выйти из человека. Но так как воспитание од­ному учит человека, а другое только развивает в нем, то неизвестно, как далеко простираются у него при­родные способности. Если бы в данном отношении сде­лан был, по крайней мере, опыт, при содействии правителей и при соединенных усилиях многих лиц, то уже это одно позволило бы нам заключить, до чего при­близительно в состоянии дойти человек. Но – замеча­ние настолько же важное для философа, насколько печальное для филантропа – мы видим, как правите­ли по большей части заботятся только лишь о себе и не принимают участия в важных опытах по части вос­питания с целью заставить природу подойти на шаг ближе к совершенству.

Нет никого, кто, будучи в юности оставлен без присмотра, в более зрелом возврате не заметил бы этого сам, будь то проблемы в дисциплине или куль­туре (так можно назвать обучение). Тот, кто не куль­турен – груб, кто не дисциплинирован – дик. Упу­щение в дисциплине – большее зло, чем упущение в культуре, так как последнее можно наверстать еще и впоследствии: дикость же нельзя искоренить, и упу­щение в дисциплине возместить невозможно. Может быть, воспитание будет постепенно улучшаться, и каждое последующее поколение будет делать шаг впе­ред по пути к усовершенствованию человечества: ведь в воспитании кроется великая тайна усовершен­ствования человеческой природы. Теперь это может осуществиться. Ибо лишь теперь начинают судить правильно и давать себе ясный отчет в том, что, собственно, относится к хорошему воспитанию. Заманчиво представить себе, что благодаря воспитанию человеческая природа будет развиваться все лучше и лучше и что ей можно придать такую форму, кото­рая соответствовала бы идеалу человечности. Эта на­дежда открывает перед нами в перспективе будущее, более счастливое поколение людей.

Проект теории воспитания – прекрасный идеал, и не беда, если мы не в состоянии тотчас же осуще­ствить его. Только не следует тотчас же считать идею несбыточной и называть ее лишь прекрасным сном, хотя бы и были препятствия для ее осуществления.    

Идея есть не что иное, как понятие о совершенстве, еще не осуществленном на опыте. Например, идея совершенного, управляемого по правилам справедливости государства! Разве из-за этого она есть нечто не­возможное? Прежде всего, наша идея должна быть только правильна, и тогда она при всех препятствиях, которые стоят еще на пути к ее осуществлению, все-таки не невозможна. Если бы, например, все лгали, разве правдивая речь была бы поэтому только пустой фантазией? И идея воспитания, которое развивает все природные данные в человеке, во всяком случае ис­тинна.

При современном воспитании человек не вполне достигает цели своего существования. Ведь как раз­лично живут люди! Однообразие между ними может водвориться только тогда, когда они будет действо­вать по одинаковым правилам, причем эти правила должны стать для них второй природой. Мы можем работать над планом более целесообразного воспитания и передать руководство к нему потомству, кото­рое может постепенно осуществить его. Например, на аврикуле замечено, что если ее вывести из кор­ня, то все растения получаются одного и того же цвета; если же, наоборот, посеять их семена, то по­лучаются совершенно другие и самые разнообразные цвета. Следовательно, природа все-таки вложила в них зародыш и дело заключается лишь в надлежа­щем посеве и пересадке, чтобы развить в них по­следние. Так и с человеком!

В человечестве заключено много задатков, и наша задача – пропорционально развивать природные спо­собности и раскрывать свойства человека из самых зародышей, делая так, чтобы человек достигал своего назначения. Животные исполняют последнее сами со­бой и притом бессознательно. Человек должен сперва стремиться достичь его, а этого не может быть, если он не имеет даже понятия о своем назначении. Для от­дельной личности достижение этого назначения совершенно невозможно. Действительно, представим себе впол­не образованную первую пару людей и посмотрим, как она воспитывает своих питомцев. Первые родите­ли подают уже детям пример, дети подражают ему, и таким образом развиваются некоторые природные спо­собности. Все природные способности не могут быть развиты таким путем, потому что дети видят все эти примеры по большей части только при случайных об­стоятельствах. Первоначально люди не имели никакого понятия о том совершенстве, которого может достиг­нуть человеческая природа. Да и мы сами еще не вполне уяснили себе это понятие. Верно только то, что отдельные люди, даже при всем согласии своих питомцев, не в состоянии довести их до того, чтобы они достигали своего назначения. Не отдельные люди, но род людской должен достичь этого.

Воспитание есть искусство, применение которого должно совершенствоваться многими поколениями. Каждое поколение, обладая знаниями предыдущего, может все более и более осуществлять такое воспи­тание, которое пропорционально и целесообразно раз­вивает все природные способности человека и таким путем ведет весь род человеческий к его назначе­нию. Провидению было угодно, чтобы человек восп­роизводил добро из самого себя. Оно, так сказать, говорит человеку: "Иди в мир". Так приблизительно мог бы воззвать творец к человеку: "Я наделил тебя всей склонностью к добру. Твое дело развить ее, и, таким образом, твое собственное счастье и несчастье зависит от тебя самого".

Человек должен еще развить свои способности к добру. Провидение не вложило их в него в уже гото­вом виде; это только одни способности, не различающиеся в нравственном отношении. Самому себя совер­шенствовать, самому себя образовывать и, в случае склонности к злу, развивать в себе нравственные качества – вот в чем обязанности человека. По зрелом размышлении придешь к тому выводу, что это весьма трудно. Поэтому воспитание – величайшая проблема и труднейшая задача для человека, так как сознание зависит от воспитания, а воспитание, в свою очередь, от сознания. Поэтому-то воспитание и может двигаться вперед лишь постепенно, и только благодаря тому, что одно поколение передает свой опыт и сведения после­дующему, а оно прибавляет что-нибудь и в свою очередь в таком виде передает их дальнейшему поколению, может возникнуть правильное понятие о способе воспитания. Какую же, следовательно, высокую культуру и опытность предполагает это понятие? Сообразно это­му оно могло возникнуть лишь в позднейшее время, и мы сами еще не вполне уяснили его себе. Не должно ли воспитание, в частности, подражать образованию человечества в общем в том виде, как оно шло через различные поколения?

Два человеческих изобретения можно считать самы­ми трудными, а именно: искусство управлять и искус­ство воспитывать, и, однако, до сих пор еще существуют разногласия даже относительно их идеи.

Но с чего же начнем мы развивать человеческие способности? Должны ли мы начать с дикого или с уже образованного состояния? Трудно представить себе какое-нибудь развитие из дикого состояния (поэто­му-то так трудно составить себе понятие и о первом человеке), и мы видим, что при развитии, исходя­щем из такого состояния, все-таки постоянно вновь впадали в дикость и лишь затем уже вторично под­нимались из нее. Даже у весьма цивилизованных народов в древнейших памятниках письменности, ко­торые они нам оставили, мы находим состояние, близкое к дикости, – а между тем, сколько культу­ры требуется уже для одного уменья писать? Ведь с точки зрения человеческого просвещения начало письменности можно назвать началом мира – ясной гра­ницей первобытности.

Так как развитие природных способностей у чело­века происходит не само собой, то всякое воспитание есть искусство. Природа не вложила в человека никакого инстинкта для этого. Как происхождение, так и дальнейшее развитие этого искусства бывает либо механическим, без плана, располагаемым по данным обстоятельствам, либо разумным. Искусство воспитания бывает механическим лишь при случайных обстоятель­ствах, когда мы узнаем, вредно или полезно что-ни­будь человеку. Всякое искусство воспитания, действу­ющее только путем механическим, должно заключать в себе очень много ошибок и недостатков, так как в основе его не лежит никакого определенного плана. Следовательно, искусство воспитания, или педагогика, должно стать разумным, раз оно должно развивать человеческую природу так, чтобы она достигала сво­его назначения. Уже воспитанные родители представ­ляют собою примеры для подражания, на которых учатся дети. Но если дети должны становиться луч­ше, то педагогика должна стать предметом изучения; в противном случае от нее нечего ожидать: иначе извращенно воспитанный воспитывает и другого так же извращенно. Механизм в искусстве воспитания должен превратиться в науку, так как в противном слу­чае оно никогда не станет осознанным стремлением и одно поколение сможет ниспровергнуть то, что успело воздвигнуть другое.

Принцип искусства воспитания, который в особен­ности должны были бы иметь перед глазами люди, составляющие планы воспитания, гласит: дети должны воспитываться не для настоящего, а для будущего, воз­можно лучшего, состояния рода человеческого, т.е. для идеи человечества и сообразно его общему назначению. Этот принцип имеет великое значение. Родители воспитывают обыкновенно своих детей только так, что­бы они годились для современной жизненной обстановки, хотя бы и далекой от совершенства. Но они, собственно, должны были бы воспитывать их лучше, чтобы тем самым вызвать к жизни лучшее будущее.

Но здесь имеются два препятствия: а) родители за­ботятся обыкновенно только о том, чтобы их дети хо­рошо устроились в жизни; б) правители же смотрят на своих подданных как на средства для своих целей.

Родители заботятся о своей семье, правители – о государстве. И те, и другие не ставят своей конечной целью всеобщее благо и то совершенство, к которому предназначено человечество и для которого оно имеет все данные. А план воспитания должен быть составлен с космополитической точки зрения. Да и на самом деле, разве всеобщее благо есть такая идея, которая может нам повредить в нашем личном благе? Никогда! Хотя, по-видимому, во имя ее и приходится чем-то жертвовать, тем не менее, именно благодаря ей мы непременно содействуем также и своему благу в на­стоящем. И затем, какие прекрасные последствия сопутствуют ей! Доброе воспитание есть как раз то, из чего возникает все добро на свете. Следует лишь по­стоянно развивать лежащие в человеке задатки, так как злых начал в природе человека нет. Единственная причина зла состоит в том, что человеческую природу не подчиняют правилам. В человеке лежат лишь за­чатки добра.

Но откуда же должно начаться это лучшее состояние мира? От правителей или от подданных? В последнем случае подданные должны сперва сами исправиться и пойти навстречу благим начинаниям правительства. Ес­ли же это состояние должно исходить от государей, то сперва нужно улучшить воспитание наследников престола, которое в течение долгого времени всегда имело тот великий недостаток, что в юности им не противо­речили. Дерево, одиноко стоящее в поле, растет криво и широко простирает свои ветви; наоборот, дерево, стоящее среди леса, из-за того, что ему мешают сосед­ние деревья, растет прямо и тянется к воздуху и сол­нцу. Так бывает и с правителями. Но все-таки гораздо лучше, если их воспитывает кто-нибудь из числа их подданных, чем если бы их воспитывали равные. Следовательно, сверху мы можем ждать добра лишь в том случае, если там воспитание будет стоять выше! Поэ­тому в данном случае дело заключается главным обра­зом в частной предприимчивости, а не в содействии правителей, как думали Базедов и другие, так как опыт показывает, что ближайшая цель правителей – не столько общее благо, сколько благо их государства, содействующее достижению их личных целей. А раз они дают на это деньги, то, конечно, следует предо­ставить им также и право предписывать план воспитания. Так бывает и во всем, что касается образования человеческого духа, расширения человеческих знаний. Власть и деньги не создают, а в лучшем случае лишь облегчают дело. Собственно говоря, они могли бы со­здать его, если бы только правительство не высчиты­вало наперед проценты для государственной кассы. И академии до сих пор не делали этого, а на деятель­ность их в будущем никогда не было так мало надеж­ды, как теперь.

Сообразно с этим и учреждение школ должно зависеть исключительно от мнения наиболее про­свещенных специалистов. Всякая культура начинается с частного лица и отсюда распространяется далее. Только при содействии лиц самых широких взгля­дов, которые сочувствуют всеобщему благу и способ­ны понять идею лучшего будущего, возможно посте­пенное приближение человеческой природы к ее цели. А ведь нередко иной властелин все еще смотрит на свой народ как на часть царства природы и вследст­вие этого обращает внимание лишь на его размноже­ние. В таком случае можно еще требовать, самое большее, известных навыков, но исключительно для того, чтобы тем самым лучше пользоваться поддан­ными как средством для своих целей. Конечно, и частные лица должны прежде всего иметь в виду цель природы, но более всего прогресс человечества и следить за тем, чтобы оно было не только искус­ным, но и просвещенным, и, что самое трудное, ста­раться, чтобы новое поколение превзошло то, к чему пришли они сами.

Итак, при воспитании человека следует:

1. Приучить к дисциплине. Дисциплинировать – зна­чит обезопасить себя от того, чтобы животная природа человека, будем ли мы рассматривать последнего как отдельную особь или как члена общества, не шла в ущерб его чисто человеческим свойствам. Следователь­но, дисциплина есть только укрощение дикости.

2. Человека следует приобщить к культуре. Культура включает наставление и обучение. Она есть сообщение навыков. Навык – это обладание какой-либо способностью, достаточное для любых целей. Он, следова­тельно, не определяет ровно никаких целей, но предо­ставляет это впоследствии обстоятельствам.

Иной навык пригоден во всех случаях, например чтение и письмо; другой – только для некоторых це­лей, например музыка – для того, чтобы снискать к нам расположение. Из-за множества целей число на­выков простирается до бесконечности.

3. Следует также обращать внимание на то, чтобы человек стал умен, пригоден для человеческого общества, приятен и пользовался влиянием. Сюда относится известный род культур, который называют цивилизован­ностью. Для последней необходимы манеры, вежливость и известный такт, обладая которым можно использовать всех людей для своих конечных целей. Понятие цивили­зованности изменяется сообразно со вкусами каждого столетия. Так, несколько десятков лет тому назад цере­монность в общении была в большом ходу.

4. Следует обратить внимание и на морализирование. Человек должен быть не только пригодным для всякого рода целей, но и выработать такой образ мыслей, чтобы избирать исключительно добрые цели. Добрые цели есть такие, которые по необходимости одобряются всеми и могут быть в одно и то же время целями каждого.

Человека можно или просто дрессировать, натаски­вать, наставлять механически, или действительно про­свещать. Дрессируют собак, лошадей – можно дрес­сировать также и людей. (Это слово происходит от английского to dress – одевать. Поэтому и комната, где облачается проповедник, называется одежной (Dresskammer), а не комнатой утешения (Trostkammer). Но дрессировкой дело не кончается, важно главным образом то, чтобы дети научились думать. Послед­нее приводит к принципам, которые обусловливают все действия. Из этого видно, что настоящее воспитание – дело весьма трудоемкое. Обыкновенно же в част­ном воспитании все еще мало обращают внимание на четвертый, наиболее важный отдел, ибо при воспитании детей нравственную сторону, в сущности, предо­ставляют лицу духовному. А как бесконечно важно приучать детей с юности питать отвращение к поро­ку, не только по той причине, что Бог это запреща­ет, но и потому, что это само по себе отвратитель­но! Ведь иначе у них весьма легко появляется мысль, что они могут делать все, что им угодно, что это вообще было бы позволительно, если бы только Бог этого не запретил, и что поэтому Бог, вероятно, на один раз может сделать исключение. Бог – суще­ство святейшее, он желает только добра и требует, чтобы мы ценили добродетель ради ее внутреннего до­стоинства, а не потому, что он этого требует.

Мы живем в эпоху дисциплины, культуры и циви­лизованности, но еще далеко не в эпоху распростране­ния нравственности. О настоящем положении людей можно сказать, что благоденствие государств растет вместе с несчастием людей. И еще вопрос, не были бы мы счастливее в первобытном состоянии, без всей этой культуры, нежели в нашем теперешнем положении. В самом деле, как можно сделать людей счастливыми, не делая их нравственными и мудрыми? Ведь тогда зло не уменьшится.

Прежде чем учреждать нормальные школы, следует учредить экспериментальные школы. Воспитание и обу­чение не должно быть только механическим, но долж­но основываться на принципах. С другой стороны, оно не может носить исключительно резонирующий харак­тер, но одновременно должно быть до известной степе­ни механическим. В Австрии существовали по большей части только нормальные школы, организованные по одному плану, против которого было высказано много основательных возражений и который особенно можно было упрекнуть в слепом механицизме. На эти нормальные школы должны были равняться и все осталь­ные, и людям, которые не учились в этих школах, даже не давали ходу. Подобного рода предписания по­казывают, как в таких случаях распоряжается прави­тельство: понятно, что при подобном гнете не может выйти ничего хорошего.

Правда, обычно полагают, что опыты при воспитании не составляют необходимости и что уже на основании простого разума можно судить, будет ли что-нибудь хорошо или плохо. Но в этом жестоко ошибаются, и опыт показывает, что наши попытки часто рождают следствия, совершенно обратные тем, которых мы ожи­дали. Из этого видно, что, поскольку все основывается на опытах, ни одно человеческое поколение не в состоя­нии составить окончательного плана воспитания. Единст­венной экспериментальной школой, которая в известной степени содействовала тому, чтобы это начинание стало прокладывать себе путь, был Институт в Дессау. За ним остается эта слава, несмотря на множество ошибок, которыми его можно было бы попрекнуть, – ошибок, которые встречаются при всех заключениях, выводи­мых из опытов, причем так, что все еще нужны новые опыты. Это была в своем роде единственная школа, в которой учителя имели право работать по собственным методам и планам и были связаны как друг с другом, так и со всеми учеными в Германии.

Воспитание включает в себя попечение и образова­ние. Последнее содержит в себе два аспекта: 1) отри­цательный – дисциплину, которая только удерживает от ошибок; 2) положительный – обучение и руковод­ство, в силу чего оно относится к культуре. Руково­дить – значит указывать, как применять то, чему научились. Поэтому существует разница между на­ставником, который является только учителем, и вос­питателем, который служит руководителем. Первый воспитывает только для школы, второй – для жизни.

Первый период воспитания бывает тогда, когда пи­томец должен выказывать подчинение и положительное послушание; второй, когда ему уже позволяют пользоваться своим рассудком и свободой, но под известными условиями. В первом периоде господствует механиче­ское, во втором – нравственное подчинение.

Воспитание бывает частным или общественным. Последнее ведает только обучением, которое может навсегда оставаться общественным. Применение пра­вила к делу выпадает на долю первого. Полное об­щественное воспитание есть такое, которое соединяет наставление с нравственным образованием. Его цель – содействовать хорошему частному воспитанию. Шко­лу, в которой это достигается, называют воспита­тельным учреждением. Таких заведений не может быть много, и число питомцев в них не может быть велико, потому что они очень дороги и одно уже их устройство стоит больших денег. С ними дело обсто­ит так же, как с богадельнями и больницами. Необ­ходимые здания, жалованье директорам, надзирате­лям и прислуге требуют половину отпущенных на все это денег, и несомненно, что если разослать эти деньги бедным по домам, то это в гораздо большей степени улучшило бы их жизнь. Поэтому-то и трудно сделать так, чтобы в подобного рода учреждения могли поступать дети богатых людей.

Цель подобных общественных институтов состоит в усовершенствовании домашнего воспитания. Они переста­нут иметь смысл лишь тогда, когда родители или их помощники в деле воспитания будут сами хорошо вос­питаны. В этих учреждениях нужно производить опыты и образовывать людей, и, таким образом, от них должно брать начало хорошее домашнее воспитание.

Частным воспитанием заведуют или сами родите­ли, или, если у них нет времени, способности или даже желания, посторонние, оплачиваемые жалованьем помощники. Но при воспитании с помощью этих вос­питателей появляется одно весьма трудное обстоятельство, а именно авторитет делится между ними и родителями. Ребенок должен приноравливаться к приказаниям воспитателей и в то же время слушаться родителей. При таком воспитании необходимо, чтобы родители поступались всем своим авторитетом в пользу воспита­телей.

В какой степени воспитание частное может иметь преимущество перед общественным или же наоборот? В общем, по-видимому, не только в смысле развития навыков, но и развития характера гражданина обще­ственное воспитание имеет преимущество перед домаш­ним. Последнее не только очень часто выставляет на вид семейные недостатки, но и передает их детям по наследству.

Но как долго должно продолжаться воспитание? До того времени, когда сама природа назначила человеку руководить самим собой: когда в нем развивается половое чувство, когда он сам может сделаться отцом и сам должен воспитывать, т.е. приблизительно до шест­надцати лет. После этого периода можно, правда, еще прибегать к вспомогательным средствам культуры, не­заметно держать в повиновении, но уже нельзя боль­ше вести правильного воспитания.

Подчинение воспитанника бывает или положитель­ное, когда он должен делать то, что ему сказано, потому что он не в состоянии судить сам и в нем еще продолжает действовать простая способность к подра­жанию, или отрицательное, когда он должен делать то, чего хотят другие, если он хочет, чтобы в другой раз ему разрешили поступить по-своему. В первом слу­чае в силу вступает наказание, а во втором – запре­щение делать то, что хочется; в данном случае, не­смотря на то, что воспитанник способен думать, он все-таки зависим в своих желаниях.

Одна из труднейших проблем воспитания заключа­ется в том, как соединить подчинение законному при­нуждению со способностью пользоваться своей свободой. Принуждение есть необходимость! Как взращу я чув­ство свободы рядом с принуждением? Я должен при­учить своего питомца переносить ограничение его сво­боды и вместе с тем я должен наставлять его в том, чтобы он умел хорошо ею пользоваться. Без этого – все пустой механизм, и освободившийся от воспитания не сумеет воспользоваться своей свободой. Он должен с ранних пор чувствовать неизбежное противодействие со стороны общества, чтобы освоиться с трудной задачей оберегать себя, уметь терпеть лишения и зараба­тывать, чтобы быть независимым.

При этом нужно заметить следующее: 1) чтобы ре­бенку, начиная с самых ранних пор, во всем предо­ставлять свободу (исключая такие случаи, когда он вредит сам себе, например если он хватается за ост­рый нож), если только последняя не выражается та­ким образом, что мешает свободе других; например, если он кричит или чрезмерно весел, то он уже меша­ет другим; 2) следует показывать ему, что он лишь в том случае может достигнуть своих целей, если он и другим даст возможность достигать своих целей, на­пример, не доставлять ему никакого удовольствия, если он не делает того, чему, как считают, он должен научиться, и т.п.; 3) следует ему доказывать, что его заставляют слушаться, чтобы дать ему возможность пользоваться его собственной свободой, что в нем раз­вивают это с тем, чтобы он впоследствии мог быть свободным, т.е. не зависел от посторонней опеки. Но это самое последнее, потому что дети сравнительно поздно начинают думать о том, что, например, впос­ледствии им самим придется заботиться о своем пропитании. Они думают, что они всегда будут жить так, как в родительском доме, без всяких забот со своей стороны получая еду и питье. Если же не делать это­го, то дети, особенно богатых родителей и сыновья правителей, останутся детьми на всю жизнь, подобно обитателям острова Таити. В этом случае обществен­ное воспитание имеет свои очевидные преимущества, ибо благодаря ему дети учатся соразмерять свои силы, привыкают ограничивать себя признанием прав дру­гих. Здесь никто не пользуется преимуществами, пото­му что всюду дает чувствовать себя противодействие и потому что здесь сделаться заметным можно только благодаря своим заслугам. Это воспитание представля­ет лучший образец будущего гражданина.

Однако при этом следует напомнить еще об одной трудности, которая заключается в том, чтобы пре­дупредить проявление полового чувства и таким образом иметь возможность предохранить от порока еще до наступления возмужания. Но об этом речь пойдет ниже.

ТРАКТАТ

Педагогика, или наука о воспитании, делится на физическую и практическую. Физическое воспитание человека имеет одну общую с животными черту – питание. Воспитание практическое, или моральное, дол­жно образовать человека, чтобы он мог жить как сво­бодно действующее существо. (Практическим называют все то, что имеет отношение к свободе.) Воспитывать – значит воспитывать личность, воспитывать существо, которое свободно действует, может оберегать самого себя и стать членом общества, имеет внутреннюю цен­ность [Wert] в своих собственных глазах.

В этом смысле воспитание состоит: 1) из школьно-механического образования, цель которого – приоб­ретение умения, почему оно и носит дидактический характер (наставник); 2) из прагматического, цель которого – достижение разумности (воспитатель); 3) из морального, цель которого – нравственность.

Школьное образование, или обучение, необходимо человеку, чтобы уметь достигать всех своих целей. Оно придает ему ценность в его собственных глазах, потому что он может рассматривать себя как лич­ность. Если им руководят в приобретении разумности, из него выходит гражданин, и он получает общественную ценность. Тогда он учится руководить обществом сообразно своим целям и самому приспосабливаться к гражданскому обществу. Благодаря моральному образо­ванию, наконец, он приобретает ценность с общечело­веческой точки зрения.

Школьное образование – самое раннее и самое первое. Разумность уже всегда предполагает умение. Разумность есть способность искусно применять свое умение. Моральное образование, поскольку оно осно­вано на принципах, которыми человек должен проник­нуться сам, – наиболее позднее; но поскольку оно основывается на общем человеческом разуме, оно должно быть принято во внимание с самого начала, при физиче­ском воспитании, потому что иначе легко укореняются такие недостатки, которые делают всякую воспитательную работу напрасной. Что касается умения и разумности, то все должно развиваться в свое время. По-детски уме­лый, умный и благонравный не должен быть хитрым на взрослый манер. Для ребенка это подходит так же мало, как ребяческий образ мыслей для человека пожилого.

О ФИЗИЧЕСКОМ ВОСПИТАНИИ

Хотя тот, кто принимает на себя обязанности вос­питателя, едва ли получит под свой надзор детей в таком раннем возрасте, чтобы быть в состоянии забо­титься об их физическом воспитании, тем не менее, полезно знать все то, что следует иметь в виду при воспитании с самого начала и до конца. Хотя в каче­стве воспитателя приходится иметь дело лишь с боль­шими детьми, однако ведь случается, что в доме появ­ляются новые дети, и, если сумеешь себя поставить, всегда можно рассчитывать на то, чтобы стать доверенным человеком в глазах родителей и давать им советы также и в вопросах физического воспитания, так как и без того воспитатель – часто единственный образованный человек в доме. Поэтому ему необходи­мо иметь знакомство также и с этой стороной воспи­тания.

Физическое воспитание представляет собой, собст­венно, только уход со стороны родителей, кормилиц или нянек. Питание, назначенное природой ребенку, – это материнское молоко. То, что дитя вместе с ним всасывает и характер матери, как часто говорят: ты это всосал еще с молоком матери, – это простой предрассудок. Лучше всего для матери и ребенка, если мать кормит сама. Но, конечно, и здесь в край­них случаях, например из-за болезненных явлений, встречаются исключения. Прежде думали, что пер­вое молоко, которое бывает у матери при рождении и похоже на сыворотку, вредно для ребенка и что мать должна удалить его, прежде чем ребенок на­чнет сосать. Руссо первый обратил внимание докто­ров на вопрос: не может ли и это первое молоко быть полезно ребенку, так как природа ничего не делает напрасно? И действительно, нашли, что это молоко лучше всего удаляет то вредное, что присут­ствует в новорожденном ребенке, и называется врачами meconium, что это молоко, следовательно, в высшей степени полезно для детей.

Поднимали вопрос о том: нельзя ли так же хорошо выкормить ребенка молоком животных? Молоко жен­щины совсем не похоже на молоко животных. Молоко всех травоядных, питающихся злаками животных очень скоро свертывается, если прибавить что-нибудь кислое, например винную, или лимонную кислоту, или в особенности кислоту телячьего желудка, называемого те­лячьим сычужком. А женское молоко совсем не свер­тывается. Но если матери или кормилицы в течение нескольких дней употребляют лишь растительную пи­щу, то их молоко свертывается так же, как и коровье и т.д.; если же они затем в течение некоторого време­ни едят мясо, то их молоко опять становится хоро­шим, как и раньше. Отсюда вывели заключение, что всего лучше и всего удобнее для ребенка, если матери или кормилицы в период кормления будут есть мясо. Дело в том, что у детей бывают отрыжки молоком, и тогда видно, что оно свернулось. Кислота в желудке ребенка должна, следовательно, вызывать свертывание молока еще более, чем все другие кислоты, потому что иначе человеческое молоко нельзя ничем заставить вернуться. Насколько же было бы хуже, если бы ре­бенку стали давать такое молоко, которое свертывает­ся само собой. Но что дело, однако, не в одном этом, видно на примере других народов. Киргизы, например, не едят почти ничего, кроме мяса, между тем они – крепкие и здоровые люди. Но в то же время все эти народы живут недолго, и довольно большого, взрослого молодца, по виду которого совсем нельзя судить, что он легок, можно поднять с небольшим усилием. Наоборот, шведы, а также народности, живущие в Ин­дии, почти не едят мяса и, однако, все они народ довольно рослый. Следовательно, по-видимому, все де­ло в здоровье кормилицы и в том, чтобы ее питание было наилучшим, т.е. таким, при котором она чувст­вовала бы себя лучше всего.

Здесь возникает вопрос: что же имеется кроме это­го для пропитания ребенка, если молока не будет? С некоторого времени делали попытки со всякого рода кашицами. Но кормить ребенка с самого начала такой пищей нехорошо. В особенности нужно следить за тем, чтобы детям не давали ничего острого, как-то: вина, пряностей, соли и т.п. Но странно, однако, что дети выказывают такую непреодолимую жадность ко всем подобным вещам! Причина заключается в том, что это доставляет их еще притупленным чувствам раздраже­ние и оживление, которые им приятны. Детям в Рос­сии их матери дают пить даже водку, потому что сами ее любят, – и, однако, заметно, что русские – здоровые, крепкие люди. Конечно, те, кто выдержива­ют это, должны быть хорошего сложения, но много детей при этом и умирает, тогда как они могли бы остаться в живых. Дело в том, что подобное преждевременное нервное раздражение нарушает деятельность организма. Даже очень горячие кушанья или напитки не следует никоим образом давать детям, потому что и они развивают слабость.

Далее следует заметить, что детей не нужно де­ржать в чрезмерном тепле, потому что их кровь уже сама по себе гораздо теплее крови взрослых. Теплота крови у детей имеет по Фаренгейту 110°, а кровь взрослых только 92°. При температуре, в кото­рой старшие чувствуют себя вполне хорошо, ребенок задыхается. Привычка к холоду вообще укрепляет человека. И взрослым не следует одеваться слишком тепло, укрываться и приучаться к чересчур горячи­тельным напиткам. Поэтому пусть и ребенок спит на холодной и жесткой постели. Хороши также хо­лодные ванны. Не следует прибегать к возбуждаю­щим средствам для того, чтобы пробудить в ребенке аппетит; наоборот, последний должен всегда являть­ся следствием деятельности и занятий. Впрочем, ре­бенок не должен ни к чему привыкать настолько, чтобы это стало для него потребностью. Даже и все хорошее не следует искусственными мерами обра­щать у него в привычку.

Народы дикие совершенно не знают пеленанья. Дикие племена в Америке, например, роют для сво­их маленьких детей ямы в земле, усыпают их дре­весным перегноем, чтобы в него впитывалась моча и нечистоты детей, а дети таким образом могли ле­жать сухими, и покрывают их листьями; во всем остальном они предоставляют им свободно распоря­жаться своими членами. Если мы укутываем детей как мумий, то это делается единственно ради нашего удобства, чтобы нам не нужно было смотреть за тем, как бы дети не искривились, хотя это нередко случается именно благодаря пеленанью. Да и сами дети испытывают при этом чувство боязни, впадая как бы в некое отчаянье, так как они совсем не могут шевелиться. При этом думают унять их плач одними лишь успокаиваниями, обращениями. Попробовали бы хоть раз спеленать взрослого человека и посмотрели бы тогда, будет ли он так же кричать и находиться в страхе и отчаянии.

Вообще следует заметить, что первоначальное воспитание должно носить характер только отрицатель­ный, т.е. что к заботам природы ничего не нужно прибавлять, не следует лишь ей мешать. Если при воспи­тании и допустимо что-нибудь искусственное, то это только закаливание. Поэтому следует также отказаться от пеленания. Впрочем, для предосторожности можно рекомендовать род коробки, обтянутой сверху ремня­ми, – в данном случае это наиболее целесообразно. Ее употребляют итальянцы и называют arcuccio. Ребе­нок постоянно находится в этой колыбели, и даже грудь берет в ней. Благодаря подобному устройству мать, даже если она ночью, во время кормления, за­снет, не сможет задавить ребенка насмерть – а у нас таким образом погибает много детей. Следовательно, такая мера лучше пеленанья, так как дети все же имеют здесь некоторую свободу и в то же время предохранены от искривления, тогда как, напротив, имен­но из-за пеленанья они становятся кривобокими.

Другой обычай в первое время воспитания – ука­чивание. Самый легкий способ тот, что встречается у иных крестьян. Они привешивают люльку за веревку к перекладине, и стоит только притронуться, как она сама собой начинает качаться из стороны в сторону. Но вообще укачивание не годится: качание назад и вперед вредно для ребенка. Даже на взрослых людях видно, что качание возбуждает позыв к рвоте и голо­вокружение. С помощью укачивания хотят усыпить ребенка и сделать так, чтобы он не кричал; но крик спасителен для детей. Когда они выходят из утробы матери, где не имели воздуха, они впервые вдыхают его. Измененное вследствие этого кровообращение вы­зывает у них болезненное ощущение. Более того, благодаря крику ребенок развивает внутренние составные части и каналы своего тела. Очень вредно, когда тот­час же бегут на крик ребенка, начинают ему что-нибудь петь, как это в обычае у кормилиц, и т.п. Вот здесь-то и начинают обычно портить ребенка, потому что, видя, что все являются ему на помощь, он повто­ряет свой крик все чаще и чаще.

Однако надо сказать, что дети простых людей рас­пущены больше, чем дети знатных. Простые люди играют со своими детьми, как обезьяны. Они поют им песни, ласкают, целуют их, прыгают с ними. Они во­ображают, что приносят пользу ребенку, когда бегут на его крик, забавляют его и т.п. Поэтому дети и кричат чаще. Если же, напротив, на их крик не обра­щают внимания, то они, в конце концов, утихают. Ни одно живое существо не хочет делать напрасную рабо­ту. Но стоит лишь приучить детей к исполнению всех их прихотей, и тогда уже будет поздно переламывать их волю. Если предоставить им кричать, то им самим это надоест. Если же с самых первых лет исполнять все их прихоти, то этим можно испортить их сердце и нрав.

Ребенок, конечно, не имеет представления о нрав­ственности, но его природа из-за этого портится до такой степени, что потом приходится прибегать к весьма суровым наказаниям, чтобы исправить упущенное. Де­ти, когда их хотят отучить от того, чтобы к ним бежали по первому требованию, обнаруживают в сво­ем крике такое бешенство, на какое способны только взрослые люди, и у них не хватает только силы, что­бы проявить его на деле. До сих пор стоило им только закричать, как все бежали к ним, а они, следователь­но, распоряжались совершенно деспотически. Раз их господство прекращается, то, разумеется, они приходят в раздражение. Ведь даже и взрослым людям, если они в течение некоторого времени пользовались ка­кой-нибудь привилегией, потом бывает очень трудно вдруг отвыкнуть от нее.

Дети первое время, приблизительно в первые три месяца, не могут хорошо видеть. У них, правда, есть ощущение света, но они не могут различать предметы. В этом можно убедиться следующим образом: если пе­ред ними держать что-нибудь блестящее, то они не следят глазами за этим предметом. С развитием чув­ства зрения появляется также способность смеяться и плакать. Когда ребенок находится в этом состоянии, он кричит с сознанием, как бы последнее ни было темно. Он при этом всегда думает, что его чем-нибудь обижают. Руссо говорит, что если ударить ребенка, приблизительно шести месяцев, по руке, то он кричит так, как если бы ему на руку упала горящая голо­вня. В данном случае он уже действительно соединя­ет с этим понятие оскорбления. Родители говорят обыкновенно очень много о ломке характера у детей. Их волю можно и не ломать, если только она уже не испорчена. А портит ее, прежде всего, по­творство своевольству детей, предоставляющее им возможность добиваться всего своим криком. Крайне трудно и едва ли удастся впоследствии исправить это. Можно, конечно, заставить ребенка молчать, но он затаивает в себе раздражение и тем более озлоб­ляется в душе. Благодаря этому его приучают к притворству и внутреннему душевному волнению. Так, например, крайне странно, когда родители тре­буют, чтобы дети, которых они высекли розгой, цело­вали им руки. Это приучает детей к притворству и лживости. Ведь розга не такой уж приятный пода­рок, за который следовало бы благодарить, и можно себе представить, с каким сердцем ребенок целует затем наказавшую его руку.

Обыкновенно, чтобы научить детей ходить, поль­зуются помочами или ходульками. Странно, однако, что хотят научить детей ходить, как будто бы кто-нибудь не умел ходить из-за того, что его не учили. Особенно вредны помочи. Один писатель жаловался как-то на узкую грудь и приписывал это единствен­но помочам. Так как ребенок за всех хватается и все поднимает с земли, то он ложится всей грудью на помочи. А так как грудь у него еще мягкая, то она становится плоской и впоследствии сохраняет эту форму. Да дети при подобного рода вспомогательных средствах и не научаются ходить так же уверенно, как если бы они научились этому сами. Всего лучше предоставить им ползать по земле, пока они посте­пенно сами не начнут ходить. Для предосторожности можно обить и застелить комнату войлоком, чтобы они как-нибудь не занозили пальцев и не ушиблись при падении.

Обыкновенно говорят, что дети сильно ушибаются при падении. Но помимо того, что дети даже не могут сильно ушибиться при падении, им нисколько не вредит, если они упадут. Они научатся только лучше сохранять равновесие и приноравливаться таким образом, чтобы падение им не вредило. Обыкновенно на них надевают особого рода шапочки, которые настоль­ко выдаются вперед, что не дают ребенку никогда упасть на лицо. Но это-то именно и есть превратное воспитание – применять искусственные приспособле­ния там, где ребенок имеет естественные. Здесь в их качестве выступают руки, которые ребенок сам будет держать перед собой при падении. Чем больше упот­ребляются искусственные средства, тем больше чело­век от них зависит.

Вообще было бы лучше, если бы вначале меньше пользовались разными приспособлениями и заставляли детей больше учиться самостоятельно, – тогда они многому научились бы гораздо основательнее. Так, на­пример, было бы вполне возможно, чтобы ребенок сам учился писать. Ведь кто-нибудь да придумал это, и открытие-то не так уж велико? Можно было бы, на­пример, когда ребенок просит хлеба, сказать: "А мо­жешь ты нарисовать хлеб?" Ребенок тогда нарисует овальную фигуру. Затем ему можно будет сказать, например, что ведь все-таки еще неизвестно, что она изображает: хлеб или камень, и он после этого попро­бует начертить букву "X" и т.д.; таким путем со вре­менем ребенок изобретет свой собственный алфавит, который потом ему придется только переменить на другие знаки.

Иные дети являются на свет с известными физиче­скими недостатками. Нет ли средств снова привести в надлежащее положение такую неправильную, испорченную фигуру? Усилиями многих знающих авторов доказано, что корсеты здесь не помогают, а только увеличивают зло, препятствуя обращению крови и соков, так же как и в высшей степени необходимому росту внешних и внутренних частей тела. Когда ре­бенку предоставляют свободу, он упражняет свое тело, и человек, который носит корсет, сняв его, оказывает­ся гораздо слабее, чем тот, кто никогда им не пользо­вался. Родившимся искривленными можно помочь, кладя более тяжести, например, на ту сторону, где мускулы сильнее. Но в то же время это очень опасно, ибо какой человек способен найти равновесие? Лучше всего, если ребенок будет заботиться о себе сам и примет такое положение, чтобы тяжесть распределялась для него равномерно; любой механизм здесь бес­силен.

Подобного рода искусственные приспособления тем вреднее, что в организованном, разумном суще­стве они прямо противоречат цели природы, сообраз­но с которой ему должна быть предоставлена свобода учиться пользоваться своими силами. При воспита­нии следует только бороться против изнеженности детей. Закаливание есть противоположность изнежен­ности. Желая приучить детей ко всему, рискуют слиш­ком многим. У русских воспитание заходит в этом отношении слишком далеко. Зато при нем и умирает невероятно много детей. Привычка – это пользова­ние или действие, ставшее потребностью благодаря неоднократному повторению одного и того же пользо­вания или действия. Ни к чему дети не привыкают так легко и ничего нельзя им, следовательно, давать меньше, чем острые на вкус вещи, как-то: табак, водку и горячительные напитки. Отвыкнуть от них впоследствии очень трудно, и вначале это связано с неприятными ощущениями, потому что, благодаря неоднократному употреблению, в функциях нашего организма уже произошла перемена.

Чем больше привычек имеет человек, тем меньше он свободен и независим. С человеком бывает так же, как и с другими животными: к чему он ранее привык, к тому у него и впоследствии остается известная склон­ность. Нужно стараться, чтобы ребенок ни к чему не привыкал; следует не допускать у него ни одной при­вычки.

Многие родители хотят приучить своих детей ко всему. Но это не годится. Дело в том, что человече­ская природа вообще, а отчасти и природа отдельных людей не допускает привычки ко всему, и многим эта наука не идет впрок. Так, например, иные родители желают, чтобы дети в любое время шли спать и вставали или чтобы они ели всякий раз, как от них этого требуют. Но для того, чтобы выдержать это, – нужен особый образ жизни, который укреплял бы тело и, следовательно, исправлял бы то, что нарушается. Ведь и в природе мы тоже встречаем много регулярного, и животные имеют определенное время для сна. Человек также должен привыкнуть к определенному времени, чтобы отправления организма не нарушались. Что ка­сается другого вопроса, т.е. что дети должны быть в состоянии есть во всякое время, то здесь нельзя при­водить в пример животных. Так как, например, все травоядные животные употребляют вещества малопитательные, то еда составляет их обычное занятие. Для человека же очень хорошо, если он всегда ест в опре­деленное время. Некоторые родители считают, что их дети должны переносить сильный холод, дурной запах, какой угодно шум и т.п. Ничего подобного совсем не нужно, только бы у них не образовывалось каких-либо привычек. А для этого весьма полезно часто менять детям обстановку.

Жесткая постель гораздо полезнее мягкой. Вообще суровое воспитание в значительной степени содейству­ет укреплению тела. Но под суровым воспитанием мы понимаем только лишение удобств. В замечательных примерах, которые служат подкреплением этого поло­жения, нет недостатка, только на них не обращают внимания, или, правильнее сказать, не хотят обратить внимание.

Что касается формирования характера, которое, в сущности, также до известной степени можно назвать физическим, то главным образом следует заметить, что дисциплина не есть что-либо рабское; ребенок дол­жен всегда чувствовать свою свободу, но только так, чтобы не мешать свободе других; поэтому он должен встречать противодействие. Иные родители во всем от­казывают своим детям, чтобы посредством этого уп­ражнять терпенье детей, и потому требуют от них больше терпения, чем от самих себя, а это жестоко. Дайте ребенку столько, сколько ему полезно, и затем скажите ему: довольно с тебя! Но отступать от сказан­ного уже никоим образом нельзя. Только не обращайте внимания на крик детей и не потакайте им, если они хотят добиться чего-нибудь криком: давайте им то, чего они просят ласково, если это им полезно. Благодаря этому ребенок привыкает быть чистосердеч­ным, и так как он никого не тревожит своим криком, то в свою очередь и к нему всякий относится добро­желательно. Поистине Провидение для того дало де­тям приветливое выражение лица, чтобы они могли пользоваться расположением взрослых людей. Ничего нет вреднее, как раздражающая, рабская дисциплина, которая ломает волю.

Обыкновенно детей попрекают: "Фу, стыдись, как это можно!" и т.п. Подобных вещей в первое время воспи­тания совсем не должно быть. Ребенок не имеет еще понятия о стыде и приличии, ему нечего стыдиться, он не должен стыдиться; из-за этого он только робеет, он становится в тупик при взгляде на других и начинает избегать чужих людей. Отсюда возникает замкнутость и вредная скрытность. Он не смеет ничего просить, хотя он, собственно, мог бы просить всего; он скрывает свое настроение и кажется всегда не таким, каков он есть на самом деле, вместо того чтобы высказывать все прямо. Вместо того чтобы быть постоянно около родителей, он избегает их и бросается в объятия угодливой прислуги.

Но нисколько не лучше этого раздражающего вос­питания праздность и беспрерывные ласки. Это под­держивает своеволие ребенка, делает его фальшивым и родители, обнаруживая перед ним свою слабость, ли­шаются необходимого уважения в глазах ребенка. Ес­ли же его воспитывать таким образом, чтобы он ниче­го не мог добиться своим криком, он становится свободным не будучи наглым, и скромным не будучи робким. "Дерзкий" (dreist) следовало бы, собственно, писать "грозящий" (draust), поскольку это слово про­исходит от слова "грозить", "угрожать" (drauen, drohen). Дерзкий человек невыносим. Иные люди об­ладают настолько дерзкими лицами, что от них всегда можно опасаться грубости, точно так же как, глядя на лица других людей, всегда можно сказать, что они не в состоянии нагрубить. Всегда нужно смотреть прямо, открыто, лишь бы только это было соединено с известного рода добротой. О знатных людях народ часто говорит, что они смотрят чисто по-царски. Но это, в сущности, не что иное, как просто дерзкий взгляд, к которому они привыкли с детства, потому что тогда им не противоречили.

Все это еще можно причислить к отрицательному вос­питанию. Причина многих людских слабостей не в том, что человека ничему не научили, а в том, что ему внушили ложные впечатления. Так, например, няньки вну­шают детям страх перед пауками, кротами и т.п. Дети, конечно, схватили бы и паука так же, как и всякую другую вещь, но так как няньки, увидев паука, обнару­живают свою отвращение, то это по известной симпатии переходит и на ребенка. Многие испытывают эту боязнь в течение всей своей жизни и остаются при этом всегда детьми. Ведь пауки, конечно, опасны для мух и их укус для мух вреден, но человеку они не вредят. И крот такое же невинное животное, как и красивая зеленая лягушка или какой-нибудь другой зверь.

Положительной частью физического воспитания яв­ляется культура. В отношении к ней человек отлича­ется от животного. Она состоит преимущественно в упражнении его душевных способностей. Поэтому роди­тели должны давать своему ребенку возможность для этого. Первое и самое главное правило при этом со­стоит в том, чтобы, по возможности, обходиться без всяких приспособлений. Так, в самом начале следует обходиться без помочей и без ходулек и заставлять ре­бенка ползать по земле, пока он сам не научится ходить, и тем увереннее тогда он будет это делать. Приспособления только сводят на нет естественную способность. Так, для измерения длины нужна верев­ка; но так же хорошо можно сделать это на глаз; для определения времени нужны часы, но то же можно сделать по положению солнца; чтобы узнать свое мес­тонахождение в лесу, нужен компас, но это можно узнать и иначе – днем по положению солнца, ночью по расположению звезд. Можно даже сказать, что вместо того, чтобы пользоваться лодкой для передвижения по воде, надо плавать. Знаменитый Франклин удивляется, что не всякий умеет плавать, хотя это так приятно и полезно. Он предлагает также легкий способ самому научиться плавать. В речку, где, если стать на дно, по крайней мере, хоть голова выдается из воды, нужно опустить яйцо. Затем надо постараться схватить его. При нагибании ноги поднимаются вверх, а чтобы вода не наливалась в рот, голова уже сама откидывается на спину, и таким образом получается правильное поло­жение, необходимое для плаванья. Затем нужно толь­ко работать руками, и поплывешь. Все дело в том, чтобы развить естественную ловкость. Часто для этого необходимо руководство, иной раз ребенок сам доста­точно находчив, или же он сам придумывает себе для этого средства.

То, что следует наблюдать при физическом воспи­тании относительно тела, относится либо к произволь­ному движению, либо к органам чувств. В первом случае все дело в том, чтобы ребенок всегда помогал сам себе. Сюда относятся: крепость, ловкость, провор­ство, уверенность; например, быть в состоянии пройти по узкой тропинке, по крутым обрывам, видя перед собой пропасть, по шаткому мостику. Если человек этого не может, то он не совсем то, чем мог бы быть. С тех пор, как Филантропин, основанный в Дессау, показал в этом отношении пример, много подобных опытов производится с детьми и в других институтах. В высшей степени удивительно, когда читаешь, как швейцарцы привыкают уже с юности ходить по горам, и до какой ловкости они доводят свое уменье, совер­шенно уверенно ступая по самым узким тропинкам и прыгая через пропасти, причем они прямо на глаз определяют, что как раз перепрыгнут. Большинство же людей боятся представить себе падение, и этот страх как бы сковывает их члены, так что подобного рода хожденье сопряжено для них с опасностью. Эта боязнь обыкновенно с возрастом увеличивается, и за­мечено, что она обычна у людей, которые много зани­маются умственным трудом.

Подобные опыты над детьми в действительности не особенно опасны. Дети, сравнительно с их силой, ве­сят гораздо меньше, нежели взрослые, и поэтому падают не так тяжело. Кроме того, кости у них тоже не так хрупки и ломки, как в зрелом возрасте. Дети любят сами пробовать свои силы. Так, например, они часто лазают без всякой определенной цели. Бег – здоровое движение, укрепляет тело. Прыжки, подъем и ношение тяжестей, метанье, броски в цель, борь­ба, бег взапуски и все подобные упражнения очень полезны. Танцы, как нечто искусственное, по-настоящему для детей, кажется, еще слишком преждевре­менны.

Упражнение в бросаньи – вдаль или в цель – направлено также на упражнение чувств, особенно глазомера. Игра в мяч – лучшая из детских игр, так как сюда присоединяется еще и здоровый бег. Вообще, лучшими можно считать те игры, при которых упраж­нения в ловкости связаны с упражнениями чувств; на­пример, упражнения в глазомере, в правильном сужде­нии о расстоянии, величине и пропорции, определении местонахождения по частям света, в чем может по­мочь солнце, и т.д. – все это хорошие упражнения. Точно так же и местное воображение, под которым подразумевается способность представлять себе все на тех же местах, где что-либо действительно видели, есть нечто весьма полезное – например, уметь выбраться из леса, замечая деревья, мимо которых про­ходили. Сюда же относится и memoria localis (местная память), заключающаяся в том, чтобы знать, например, не только в какой книге что-нибудь прочитано, но и где это в ней находится. Например, музыкант держит расположение клавиш в своей голове, так что ему не нужно смотреть на них. Развитие слуха у детей также важно, поскольку благодаря ему узнают, далеко что-нибудь или близко и в какой стороне находится.

Детская игра в жмурки была известна еще грекам. Вообще, детские игры очень распространены во многих странах. Те, что су­ществуют в Германии, встречаются и в Англии, во Франции и т.д. В основе их лежит известная природ­ная потребность детей – при игре в жмурки, напри­мер, видеть, как обойтись без одного чувства. Волчок представляет особую игру, но все подобные детские игры дают взрослым материал для дальнейших раз­мышлений и иногда даже повод к важным изобретениям. Так, Сегнер написал сочинение о волчке, а одно­му английскому капитану корабля волчок подал мысль изобрести зеркало, при помощи которого можно измерять с корабля высоту звезд.

Дети любят инструменты, производящие шум, на­пример барабаны, трубы и т.п. Но подобные вещи не годятся, потому что они мешают другим. В таких слу­чаях было бы лучше, если бы дети сами учились вы­резать себе дудки из тростника, чтобы потом играть на них.

Качели также позволяют совершать интенсивное движение; даже взрослым они полезны для здоровья; только за детьми должен быть надзор, так как дви­жение может сделаться чересчур быстрым. Бумаж­ный змей – тоже превосходная забава. Он развива­ет умение чувствовать ветер, если хотят, чтобы змей поднялся на порядочную высоту.

Ради этих игр ребенок отказывает себе в других потребностях и, таким образом, привыкает постепенно все более обходиться без того или без другого. Одно­временно он привыкает длительное время чем-нибудь заниматься, но именно потому-то здесь и должна быть не просто пустая игра, но игра с известным намерени­ем и конечной целью. Чем больше при этом укрепля­ется и закаляется его тело, тем больше он предохра­нен от гибельных последствий изнеженности. И гимнастика должна лишь направлять природу – она не должна, следовательно, развивать неестественную манерность. Сперва должна действовать дисциплина, а не обучение. А при этом нужно обращать внимание на то, чтобы вместе с культурой тела воспитывать детей и для общества. Руссо говорит: "Вам никогда не вос­питать порядочного человека из мальчишки, который раньше не был сорванцом". Хороший человек может скорее выйти из живого мальчугана, чем из умничаю­щего, обдумывающего свои поступки пай-мальчика. Ре­бенок не должен мешать обществу, но он не должен и подделываться под него. Он должен относиться к при­глашению других доверчиво, но без навязчивости, быть смел, но без наглости. Достичь этого можно следующим образом: не портите ему удовольствия, не преподноси­те требований приличия, из-за которых он становится только робким и боязливым; с другой стороны, это настроит его на мысль как-то показать себя. Нет ничего смешнее, чем старчески благоразумная нравственность или самомнение умничающего ребенка. В последнем случае мы должны тем более дать почувствовать ре­бенку его слабости, не выказывая, впрочем, слишком сильно наше превосходство и нашу власть, чтобы он развивался сам, но только как член общества, и знал, что мир достаточно велик для него, но что он в то же время должен существовать и для других.

В «Тристраме Шенди» Тоби говорит мухе, которая долго его беспокоила и которую он, наконец, выпу­стил в окно: "Иди ты, злая тварь; свет достаточно велик и для меня и для тебя!" И это всякий может сделать своим девизом. Мы не должны отягощать друг друга; свет достаточно велик для всех нас.

Теперь мы переходим к культуре души, которую до известной степени также можно назвать физической. Следует, однако, отличать природу от свободы. Давать законы свободе и формировать [по законам] природу – совсем разные вещи. Природа тела и души сходится еще в том отношении, что при обоюдном воспитании стараются их не испортить и что искусство прибавляет кое-что от себя как в том, так и в другом случае. Следовательно, воспитание души до известной степени можно с тем же правом назвать физическим, как и развитие тела.

Это физическое воспитание духа отличается от мо­рального тем, что последнее имеет в виду только сво­боду, а первое – только природу. Человек может быть очень хорошо развит физически, он может быть весь­ма образован умственно, но при этом не развит нрав­ственно, т.е. быть злым созданием.

Физическую культуру нужно отличать от практиче­ской, которая бывает прагматической или моральной. В последнем случае это уже обучение нравственности, а не воспитание.

Физическую культуру духа мы делим на свободную и школьную. Свободная является лишь игрой, школьная, наоборот, представляет серьезное дело; свободная есть та, которая должна проявляться в питомце всегда, а при школьной он как бы находится под известным принуждением. Можно быть занятым во время игры – это называется заниматься на досуге, но можно быть занятым по принуждению, и это называется – рабо­тать. Школьное обучение должно быть для ребенка работой, свободное – игрой.

Придумывали различные планы воспитания, чтобы выяснить – и это весьма похвально, – какой метод воспитания наилучший. Между прочим, напали на спо­соб учить детей всему шутя. Лихтенберг в одной статье из Геттингенского Журнала смеется над страстью, с которой от детей – а их следовало бы приучать заблаговременно к серьезным занятиям, потому что со временем им придется вступить в трудовую жизнь – всего стараются добиться шутя. Это вызывает совершенно противоположный эффект. Ребенок должен играть, он должен иметь часы отдыха, но он должен и научиться работать. Культура навыков, конечно, столь же полезна, как и культура ума, но оба вида культу­ры должны применяться в разное время. И без того уже великое несчастье для человека, что он до такой степени склонен к бездействию. Чем больше человек лодырничал, тем труднее ему решиться приняться за работу.

При работе приятно не занятие само по себе – его предпринимают ради какой-нибудь другой цели. При игре же, наоборот, приятно само занятие без ка­кой-либо посторонней цели. Когда идут гулять, то это само по себе составляет цель, и, следовательно, чем дольше длится прогулка, тем она нам приятнее. Если же мы просто идем куда-нибудь, то целью нашего путешествия является общество, находящееся в данном месте, или что-нибудь иное, и мы охотно выбираем кратчайший путь. То же относится и к карточной иг­ре. В самом деле, странно видеть, что благоразумные люди в состоянии часами сидеть и тасовать карты. Отсюда ясно, что люди не так-то легко перестают быть детьми. Действительно, чем подобная игра лучше игры в мячик у детей? Правда, взрослые не скачут на палочках, но у них есть свои любимые занятия.

Очень важно, чтобы дети научились работать. Человек – единственное животное, которое должно работать. Лишь после множества приготовлений он получает возможность располагать чем-либо для под­держания своего существования. На вопрос, не лучше ли позаботилось бы о нас небо, если бы предоставило нам все в уже готовом виде, приходится отвечать ре­шительным "нет", так как человеку необходимы заня­тия, даже такие, которые влекут за собой известное принуждение. Точно так же фальшиво предположение, будто Адам и Ева, стоило бы им только остаться в раю, ничего бы там не делали, а только вместе ели бы, пели аркадские песенки да любовались красотою природы. Скука замучила бы их наверняка, так же как и других людей в подобном положении.

Человек должен быть занят таким образом, чтобы его всецело поглощала та цель, которую он имеет пе­ред глазами, чтобы он совсем не замечал себя и чтобы лучший отдых для него был после работы. Ребенок, следовательно, должен быть приучен к работе. А где же следует прививать эту склонность к работе, как не в школе? Школа есть принудительная культура. Край­не вредно приучать ребенка смотреть на все, как на игру. Должно быть время для отдыха, но должно быть также время и для работы. Если даже ребенок и не видит пока, для чего нужно это принуждение, то в будущем он, конечно, поймет большую пользу этого. Вообще, всегда с готовностью отвечать на вопрос: за­чем это? зачем то? – значит только в высшей степе­ни потакать любопытству детей.

Воспитание должно быть принудительным, однако оно не должно стать из-за этого рабским.

Что касается свободной культуры душевных способ­ностей, то следует наблюдать, чтобы она постоянно развивалась. Она, собственно, должна касаться высших способностей. Низшие всегда развиваются параллель­но, но только по отношению к высшим; остроумие, например, по отношению к разуму. При этом главное правило здесь то, что каждую способность души сле­дует воспитывать не отдельно, но лишь в отношении к другим: например, способность воображения только ис­ходя из пользы рассудка.

Низшие способности одни сами по себе не имеют никакой ценности, например человек, обладающий хо­рошей памятью, но не умеющий рассуждать, – это просто живой лексикон. И такие вьючные ослы Пар­наса тоже необходимы, потому что, если они сами и не в состоянии произвести ничего дельного, они все-таки добывают материалы, чтобы другие могли создать что-нибудь хорошее. Остроумие рождает лишь пошло­сти, если к нему не присоединяется способность рас­суждать. Рассудок – это познание общего; способность суждения – приложение общего к частному, а разум – способность видеть связь общего с частным. Свободная культура развивается с детства, вплоть до того време­ни, когда юноша освобождается от всякого воспитания. Если, например, юноша говорит о каком-нибудь общем правиле, то ему можно предложить привести слу­чай из истории, басен, в которые облечено это правило, примеры из поэзии, где оно выражено, и таким обра­зом дать ему повод поупражнять свое остроумие, свою память и т.п.

Выражение: tantum scimus, quantum memoria tenemus в известной мере, конечно, справедливо, и поэтому культура памяти очень важна. Все вещи устроены таким образом, что рассудок сперва следует чувствен­ным восприятиям, а память должна их удерживать. Так, например, бывает с языками. Их можно изучить или простым заучиванием, или на практике, и этот последний способ лучший применительно к живым язы­кам. Заучивание слов, разумеется, необходимо, но лучше всего заставлять учить слова, встречающиеся у автора, которого как раз читают с детьми. Юноши должны иметь известное и определенное задание. Так и гео­графию всего лучше учить с помощью известной сис­темы. Для памяти это особенно удобно и во многом полезно. Для истории пока еще не изобретено ни од­ной такой действительно хорошей системы; делали опы­ты с таблицами, но, по-видимому, и с ними дело не идет. А между тем история есть прекрасное средство упражнять рассудок в суждении. Заучивание наизусть очень полезно, но в виде одного упражнения оно никуда не годится, например заучивание речей наизусть. Во всяком случае, это только способствует развитию самоуверенности, да и, кроме того, декламация есть дело взрослых. Сюда относятся также все вещи, кото­рые заучивают лишь к предстоящему экзамену или in futuram oblivionem. Следует занимать память только такими вещами, запоминание которых для нас важно и которые имеют отношение к действительной жизни. Особенно вредно для детей чтение романов, так как от них нет никакой пользы, за исключением того, что они развлекают детей, пока те их читают. Чтение романов ослабляет память. Ведь смешно было бы же­лать удержать в памяти роман и рассказать его дру­гим. Поэтому нужно просто отбирать у детей всякие романы. Читая их, они придумывают в романе еще один роман, потому что представляют события иначе, мечтают и сидят без единой мысли в голове.

Ни в коем случае нельзя терпеть рассеянности, осо­бенно в школе, потому что рассеянность, в конце кон­цов, развивается в известную склонность или привыч­ку. Самые прекрасные таланты гибнут у человека, преданного рассеянности. Хотя дети рассеиваются в часы удовольствий, они все-таки снова приходят в се­бя; рассеянными они бывают большей частью тогда, когда у них в голове какие-нибудь дурные проделки, так как они думают, как бы им скрыть или загладить это. Тогда они все слушают наполовину, отвечают не­впопад, не знают, что они читают, и т.д.

Память следует воспитывать с раннего возраста, па­раллельно и одновременно с рассудком.

Память развивается: 1) в ходе запоминания имен в рассказах; 2) при чтении и письме, но читать нужно в уме, а не по складам; 3) при изучении языков, с которыми дети должны ознакомиться на слух, прежде чем они будут читать что-либо. Добрые услуги оказы­вает и целесообразно построенный т.н. Orbis pictus, т.е. Мир в картинках; можно также начинать с бота­ники, минералогии и вообще естественных наук.

Чтобы сделать очерк всех этих предметов, появляется склонность к рисованию и изготовлению моделей, для чего нужна математика. Первоначальное научное обучение всего лучше приспособить к географии, как ма­тематической, так и физической. Рассказы о путеше­ствиях, поясняемые гравюрами и картами, приводят затем к политической географии. От современного со­стояния земной поверхности переходят к прошлому и доходят таким образом до описания Земли в древно­сти, древней истории и т.д.

В обучении ребенка следует стараться постепенно совмещать знание и умение. Среди всех наук, по-ви­димому, лишь математика наилучшим образом соот­ветствует этой конечной цели. Далее, следует связать знание и умение говорить (убедительность, складность и красноречие). Но ребенок и сам уже должен уметь отличать знание от простого мнения или верования. Таким путем и воспитывают способность правильно рассуждать и правильный, а не тонкий или нежный вкус. При этом сначала нужно развивать внешний вкус, т.е. вкус глаз, а после – вкус к идеям.

Во всем том, что служит развитию рассудка, долж­ны быть правила. Весьма полезно также извлекать правила, чтобы рассудок действовал не только механи­чески, но с сознанием правила.

Полезно облекать правила в определенную формулу и таким путем внедрять их в память. Если мы дер­жим правило в памяти, но забудем, как его приме­нять, то все-таки мы скоро снова во всем разберемся. Здесь возникает вопрос, следует ли преподавать пра­вила сначала in abstracto, а учиться применять их лишь потом, уже по окончании употребления? Или же правило и его употребление должны быть связаны? Рекомендовать можно лишь последнее. В противном случае всякое применение правила, пока дойдут до него самого, будет крайне неуверенно. Правила нужно заучивать при случае, но вместе с тем и систематиче­ски, так как их нельзя запомнить, если не свяжешь их между собой. Следовательно, грамматика при изу­чении языков должна всегда идти несколько впереди.

Но мы должны, наконец, дать систематическое по­нятие общей цели воспитания и способа достижения последней.

1. Общая культура душевных способностей в отличие от частной. Ее задача – умение и усовершенствова­ние, не в том смысле, чтобы научить питомца чему-нибудь особенному, но в том, чтобы укрепить его ду­шевные способности. Она бывает:

а) или физической. Здесь все основывается на упраж­нении и дисциплине, причем дети не должны знать принципов. Она для ученика пассивна – он должен следовать руководству другого;

б) или моральной. Тогда она основывается не на дисциплине, но на принципах. Все испорчено, если захотят основать ее на примерах, угрозах, наказани­ях и т.п. Тогда это была бы одна только дисципли­на. Следует стремиться к тому, чтобы питомец по­ступал хорошо, исходя из собственных принципов, а не по привычке, чтобы он не только поступал хоро­шо, но потому поступал так, что это хорошо. Ибо все моральное достоинство поступков заключается в принципах добра. Физическое воспитание тем отли­чается от морального, что оно для питомца пассив­но, тогда как последнее активно. Здесь он должен видеть причину и зависимость всякого действия от понятий о долге.

2. Частная культура душевных способностей. Ее за­дача – развитие познавательной способности, чувств, способности воображения, памяти, устойчивости вни­мания, остроумия, – словом, всего того, что относит­ся к низшим способностям рассудка. О развитии чувств, например глазомера, речь уже была выше. Что касает­ся развития силы воображения, то следует заметить следующее. Дети обладают необыкновенно богатой фантазией, и нет никакой нужды развивать и изощрять ее сказками. Наоборот, ее следует обуздывать и ограни­чивать правилами, хотя в то же время ее нельзя ос­тавлять и без всякой пищи.

Ландкарты заключают в себе нечто такое, что при­влекает всех детей, даже самых маленьких. Если даже все остальное и надоест им, то они все-таки научатся какому-нибудь такому делу, при котором употребля­ются ландкарты. Это – хорошее занятие для детей, которое не позволяет их воображению уноситься куда попало и направляет его на нечто определенное. С детьми, действительно, можно было бы начинать с изу­чения географии. Рисунки животных, растений и т.п. могут быть одновременно присоединены сюда же; они должны оживлять географию. К истории нужно при­ступать позже.

Что касается развития внимания, то следует заме­тить, что последнее вообще следует всячески укреп­лять. Упорное сосредоточение наших мыслей на одном предмете есть не столько талант, сколько, наоборот, слабость нашего внутреннего чувства, которое в таком случае не обладает гибкостью и не позволяет свободно располагать им. Рассеянность – враг всякого воспитания. Память основывается на внимании.

Что же касается высших способностей рассудка, то здесь речь идет о культуре рассудка, способности суж­дения и разуме. Рассудок вначале можно воспитать до известной степени пассивным путем, приводя примеры на правило или, наоборот, подбирая правило для еди­ничных случаев. Способность суждения указывает, как следует употреблять рассудок. Он необходим, чтобы понимать то, чему учишься или что говоришь, и не говорить, ничего не понимая. Иной читает и слушает что-нибудь без всякого понимания, хотя принимает все на веру. В данном случае требуются изображения и предметы.

При помощи разума мы вникаем в причины. Но не следует забывать, что здесь речь идет о разуме, кото­рый еще подчинен руководству. Следовательно, он сам не должен быть склонен к резонерству, да с ним и не стоит много рассуждать о том, что превосходит понимание. Здесь действует еще не спекулятивный разум, но рефлексия относительно того, что происходит в со­ответствии с причинами и следствиями. По своей дея­тельности и устройству это разум практический.

Душевные способности воспитываются лучше всего тогда, когда человек сам делает все то, что хочет сделать; например, когда выученное грамматическое правило тотчас же прилагается к делу. Ландкарта стано­вится понятной лучше всего тогда, когда сам будешь в состоянии нарисовать ее. Великим вспомогательным средством для понимания служит самостоятельное воспро­изведение. Всего основательнее изучается и всего луч­ше удерживается то, что выучишь как бы сам собой. Между тем лишь немногие способны на это. Их назы­вают самоучками.

При воспитании разума следует поступать по-сокра­товски. Сократ, который называл себя повивальной баб­кой познания своих слушателей, в диалогах, которые нам до некоторой степени сохранил Платон, показыва­ет примеры того, как даже у пожилых людей можно кое-что извлечь из их собственного разума. Примене­нием разума не следует слишком злоупотреблять у детей; они не должны умничать надо всем. Им не нужно знать причин того, что должно сделать их бла­говоспитанными, но им должно быть известно, когда дело идет о долге. Однако вообще нужно следить за тем, чтобы разумные знания не преподносились детям извне, но зарождались в них самих. Сократовский при­ем при катехизическом методе должен был бы стать правилом. Правда, он несколько медлителен, и трудно сделать так, чтобы, в то время как добиваешься сведе­ний от одного, и другие при этом чему-нибудь научи­лись. Механически-катехизический метод в некоторых науках также хорош; например, при преподавании богооткровенной религии. При общей же религии, наобо­рот, следует пользоваться сократовским методом. Относительно того, что следует изучать исторически, рекомендуется преимущественно механически-катехизический метод.

Сюда относится также воспитание чувства удоволь­ствия или неудовольствия. Оно должно носить отри­цательный характер, а само чувство не должно быть изнеженным. Склонность к удобствам в человеке хуже любого другого зла в жизни. Поэтому в высшей степе­ни важно, чтобы дети с юности учились работать. В сущности, дети, если они только уже не избалованы, любят удовольствия, сопряженные с трудностями, за­нятия, для которых нужны силы. Что касается их еды, то не следует делать их лакомками и давать им выби­рать. Обычно матери распускают в этом своих детей и вообще балуют их. И вместе с тем замечают, что дети, особенно сыновья, больше любят отцов, нежели матерей. Это, вероятно, происходит потому, что мате­ри не дают им прыгать, бегать и т.п. из страха, что они могут повредить себе. Наоборот, отец, который их бранит, а иной раз и бьет за шалости, выводит их иногда в поле и позволяет им тогда чисто по-мальчи­шески бегать, играть и резвиться.

Хотят упражнять терпение детей, заставляя их по­долгу ждать чего-нибудь. Между тем этого совсем не следовало бы делать. Вот, например, когда дети забо­левают и в подобного рода случаях они действительно нуждаются в терпении. Но терпение бывает двоякого рода. Оно состоит либо в том, что теряют всякую надежду, либо в том, что черпают новое мужество. Первое – не есть необходимость, если только всегда требуешь возможного, второе – всегда позволительно, если только желаешь того, что следует. В болезнях безнадежное настроение вредит как раз настолько, на­сколько хорошее расположение духа приносит пользу. Тот, кто не теряет последнего по отношению к своему физическому состоянию, не теряет также и надежды. Детей ни в коем случае нельзя запугивать, что обыч­но бывает, когда на них набрасываются с руганью или слишком часто стыдят. В таких случаях многие роди­тели восклицают: "Фу, как тебе не стыдно!" Но ведь невозможно определить, чего должны стыдиться дети, когда, например, они кладут палец в рот и т.д. Им можно сказать, что такого обычая нет, что это не принято, но стыдить их следует только в том случае, если они лгут. Природа наделила человека чувством стыда для того, чтобы он выдавал себя, когда лжет. Именно поэтому родители не должны говорить детям о стыде, так как способность краснеть при лжи сохра­няется у них на всю жизнь. Постоянное пристыжение может вызвать у детей робость, от которой впоследст­вии им не удастся избавиться.

Волю детей, как уже выше сказано, следует не ломать, но только направлять таким образом, чтобы она уступала естественным препятствиям. Вначале, ко­нечно, ребенок должен слепо повиноваться. Неестест­венно, чтобы ребенок командовал своим криком, а сильный слушался слабого. Поэтому никогда, даже в раннем детстве, не следует потворствовать их крику и позволять им добиваться чего-либо с его помощью. Обычно родители делают в этом отношении промах и затем стараются исправить его тем, что отказывают детям во всем, чего они ни просят. Но совершенно недопустимо отказывать им без всякой причины в том, чего они ожидают от доброты родителей, лишь для того, чтобы оказать им противодействие, и заставлять их, слабейших, чувствовать власть родителей.

Детей балуют, исполняя их волю, и детей совер­шенно неправильно воспитывают, действуя прямо про­тив их воли и их желаний. Первое обычно продолжа­ется до тех пор, пока дети бывают игрушкой в руках родителей, преимущественно в то время, когда они начинают говорить. Вред, принесенный избалованно­стью, чувствуется на протяжении всей жизни. Когда противодействуют воле детей, им, правда, не дают вы­казывать своего нежелания, что совершенно правиль­но, хотя дети бывают этим внутренне раздражены. Они еще не знают, как им следует держаться. Следова­тельно, правило, которое нужно соблюдать в отноше­нии детей с малых лет, состоит в том, чтобы прихо­дить им на помощь, когда они кричат и когда что-либо идет им во вред, и не обращать на них внимания, если они делают это просто из нежелания. Подобное обращение следует неукоснительно соблюдать также и впоследствии. Противодействие, которое в данном случае встречает ребенок, совершенно есте­ственно и носит, собственно, отрицательный характер, так как ребенку не потворствуют. Иные дети, напро­тив, прибегая к просьбам, получают от родителей все, чего они ни потребуют. Когда детям позволяют доби­ваться всего криком, они становятся злыми, когда же они получают все по просьбам, они становятся избалованными. Поэтому, если нет никакой уважительной причины для отказа, следует исполнить просьбу ребен­ка; если же находится причина не исполнять ее, то не следует поддаваться просьбам. Всякий отказ должен быть дан раз навсегда. В результате можно достигнуть того, что не придется часто отказывать.

Положим, что у ребенка – хотя это, впрочем, бы­вает весьма редко – существует природная склонность к упрямству. В этом случае лучше всего действовать так, что, если он не исполняет наших желаний, и мы в свою очередь ничего не будем делать в угоду ему. Ломка воли влечет за собой рабский образ мыслей, естественное противодействие, напротив, развивает по­слушание.

Моральная культура должна основываться на прин­ципах, не на дисциплине. Последнее предотвращает злоупотребления, первое – воспитывает способ мышления. Следует стремиться к тому, чтобы ребенок при­выкал действовать по принципам, а не по каким-нибудь влечениям. Дисциплина создает только привычку, которая, однако, с годами угасает. Ребенок должен научиться действовать по принципам, в справедливо­сти которых он сам убежден. Ясно, что этого трудно добиться от маленьких детей и что поэтому моральное образование требует со стороны родителей и учителей наибольшего внимания.

Если, например, ребенок лжет, то следует не нака­зывать его, а относиться к нему с презрением, гово­рить ему, что в следующий раз ему не будут верить и т.п. Если же наказывать ребенка за дурное и награж­дать за доброе, то он будет делать добро ради выгоды. Когда он будет жить в свете, где не всегда бывает так и где он может делать добро, не получая награды, и зло, не получая наказания, то из него выйдет чело­век, который только и будет смотреть, как бы ему хорошенько устроиться в мире, и который будет хорошим или дурным, смотря по тому, что он найдет для себя более выгодным.

Принципы должны рождаться в самом человеке. При моральной культуре следует заранее стараться привить детям понятия о том, что хорошо и что плохо. Если хочешь заложить основы нравственного чувства, не сле­дует наказывать. Нравственность есть нечто до такой степени святое и возвышенное, что ее нельзя унижать и ставить на одну доску с дисциплиной. Первая забота при моральном воспитании – выработать характер. Ха­рактер – это способность действовать по принципам. Сначала это принципы школы, затем – принципы человечества. Вначале ребенок повинуется законам. Принципы – такие же законы, но субъективные; они проистекают из собственного ума человека. Ни одно нарушение школьного закона не должно остаться без­наказанным, хотя наказание всегда должно быть со­размерно проступку.

Если хотят воспитать характер у детей, то здесь многое зависит от того, чтобы им во всех делах ука­зывали известный план, известные законы, которым необходимо следовать самым точным образом. Так, на­пример, им назначают определенное время для сна, для забав, и его затем нельзя ни растягивать, ни сокращать. В вещах равнозначных можно предоставить детям выбор; они затем лишь должны постоянно сле­довать тому, что они однажды поставили себе за правило. Однако в детях нужно воспитывать не характер гражданина, а характер ребенка.

На людей, у которых нет определенных правил, нельзя положиться; часто не знаешь, как вести себя с ними, и невозможно точно знать, как они сами к чему-нибудь отнесутся. Правда, нередко осуждают лю­дей, которые всегда действуют по правилам, – напри­мер, человека, который для каждого дела назначил свой час, но часто такое порицание несправедливо, и эта размеренность, хотя она смахивает на педантич­ность, есть, в сущности, признак характера.

Характеру ребенка, особенно ученика, должно быть свойственно прежде всего послушание. Это послуша­ние двойственно – оно выражается сначала в подчи­нении абсолютной воле руководителя, которая лишь затем познается как разумная и справедливая. Послу­шание может исходить из принуждения, и тогда оно абсолютно, или из доверия, и тогда оно носит другой характер. Это добровольное послушание весьма важно; но и первое также в высшей степени необходимо, по­тому что подготавливает ребенка к исполнению тех законов, которые он должен соблюдать впоследствии как гражданин, хотя бы они ему и не нравились.

Поэтому дети должны подчиняться известному за­кону необходимости. Но этот закон должен быть об­щим, на что в школах следует обращать особое внимание. Учитель среди нескольких детей не должен проявлять никакого особого пристрастия, никакого предпочтения к одному ребенку, так как иначе закон перестает быть общим. Стоит только ребенку увидеть, что не все дол­жны одинаково подчиняться одному и тому же закону, как он становится упрямым.

Все еще так много говорят о том, что детям все следует преподносить в таком виде, чтобы они делали это из склонности, что в некоторых случаях действи­тельно хорошо, но многое нужно предписывать им так­же как обязанность. Сознание этого приносит боль­шую пользу на всю жизнь. Ведь при общественных повинностях, работах в должности и во многих других случаях нами может руководить только обязанность, а не склонность. Это лучше даже и в том случае, если, положим, ребенок не понимает обязанности. Ведь он видит, что у него, как у ребенка, есть своя обязан­ность, хотя ему трудно понять, что у него существуют обязанности общечеловеческие. Если он будет в состо­янии понять и это, что, впрочем, возможно лишь в более зрелом возрасте, то его послушание будет еще совершеннее.

Если ребенок нарушает запрет, в нем сказывается недостаток послушания, и это влечет за собой наказа­ние. Даже если он нарушает его по неосторожности, наказание необходимо. Наказание же может быть или физическим, или нравственным.

Нравственно наказывают тем, что отказывают в уважении и любви, т.е. в удовлетворении той потреб­ности, которая служит вспомогательным средством нравственности, например, когда стыдят ребенка, встречают его сухо и холодно. Эту потребность нужно всячески поддерживать. Подобный способ наказания является наилучшим, потому что он содействует нравственности. Например, когда ребенок лжет, то один презрительный взгляд – уже достаточное и самое целесообраз­ное наказание.

Когда ребенка наказывают физически, ему либо от­казывают в том, чего он хочет, либо налагают более серьезное наказание. Первый род наказаний сходен с нравственными и носит отрицательный характер. На­казания второго рода нужно назначать осторожно, чтобы не развился in doles servilis – рабский образ мыслей. Поощрять детей не стоит – это делает их себялюбивыми и развивает indoles mercenaria – склон­ность делать все за вознаграждение.

Послушание делится, затем, на послушание ребенка и на послушание подрастающего юноши. И здесь в случае неповиновения следует наказание. Оно бывает или настоящим естественным наказанием, которое че­ловек сам навлекает на себя своими поступками, напри­мер, если ребенок заболевает от того, что он слишком много съел (и такие наказания лучше всего, потому что человек испытывает их в течение всей своей жиз­ни, а не только в детстве); или же оно бывает искус­ственным. Свойственная всем потребность в уважении и любви – это верное средство найти наказания, дей­ствие которых было бы продолжительно. Физические наказания должны быть только дополнениями нравст­венных. Если нравственные наказания больше не помогают и от них переходят к физическим, то с помощью последних вряд ли можно выработать лучший характер. Но вначале физическое принуждение долж­но возмещать недостаток сообразительности у детей.

Наказания, назначаемые в припадке гнева, не до­стигают цели. Дети смотрят на них в этом случае как на последствия, а на самих себя – как на жертвы раздражения другого лица. В целом, наказывать сле­дует с осторожностью, чтобы дети видели конечную цель наказаний в своем исправлении. Неразумно за­ставлять детей после наказания благодарить, целовать руки и т.п. – это превращает их в рабов. Если физические наказания повторяются часто, они порождают упрямство, а если родители станут наказывать детей за упрямство, то они только сделают их еще упрямее. Строптивые люди не всегда самые дурные, напротив, они весьма часто прислушиваются к добрым словам.

Послушание подрастающего юноши отличается от послушания ребенка. Оно состоит в подчинении требо­ваниям долга. Делать что-нибудь по обязанности – значит повиноваться разуму. Говорить что-нибудь об обязанности детям – тщетное занятие. В конце кон­цов, они смотрят на нее как на нечто такое, за нару­шение чего следуют розги. Ребенка можно наставить лишь при помощи инстинкта, а когда он подрастет, нужно связать воспитание с понятием долга. И сты­дить нужно не в детстве, а только лишь в юношеских летах. Это уместно лишь тогда, когда понятие о чести уже пустило свои корни.

Правдивость – вторая главная черта характера, которую следует вырабатывать у детей. Она составляет основную и существенную черту характера. Тот, кто лжет, не имеет никакого характера; если он и имеет в себе что-либо хорошее, то единственно благодаря свое­му темпераменту. Многие дети имеют склонность ко лжи, которую весьма часто приходится объяснять жи­вой силой воображения. Смотреть за тем, чтобы дети отвыкали от этого, следует отцу, потому что матери обычно считают ложь вещью, не имеющей никакого или же имеющей очень малое значение; мало того, часто они находят в этом лестное доказательство осо­бых дарований и способностей их детей.

Здесь можно и пристыдить, так как в данном слу­чае ребенок хорошо понимает это чувство. Краска на лице выдает нас, когда мы лжем, но она не всегда служит доказательством лжи. Мы часто краснеем за бесстыдство того, кто обвиняет нас в чем-либо. Ни под каким видом не следует добиваться от детей правды с помощью наказаний, разве только в их лжи заключе­но нечто такое, что подлежит наказанию. Лишить их уважения – вот единственное целесообразное наказа­ние за ложь.

Наказания можно также разделить на отрицатель­ные и положительные; первые из них применяются в случае лености и безнравственности, например при лжи, при покорности; положительные же назначаются за злонамеренное упорство. Следует стараться, насколько возможно, не вымещать досаду на детях.

Третьей чертой в характере ребенка должна быть общительность. Он не должен быть всегда один, а должен дружить и с другими. Многие учителя в шко­лах протестуют против этого, что весьма несправед­ливо. Дети должны исподволь готовиться к самому приятному в жизни наслаждению. Учителям же сле­дует выделять детей не за талант, а единственно за характер, так как иначе возникает недовольство, ме­шающее дружбе.

Нужно, чтобы дети были откровенны, а их лица сияли таким же весельем, как солнце. Только радост­ное сердце способно находить удовольствие в добре. Религия, делающая человека мрачным, лжива; ибо он должен служить Богу в веселии сердца, а не по принуждению. Радость не следует постоянно держать в строгом школьническом ограничении, потому что в та­ком случае она скоро превратится в скорбь; свобода же для нее благотворна. Для этого служат известные игры, в которых ребенок пользуется свободой и где он старается постоянно в чем-нибудь отличиться перед другими. И тогда настроение вновь поднимается.

Многие люди думают, что их юношеские годы были самыми лучшими и приятными в жизни. Но это на­верняка не так. Это самые тяжелые годы, потому что тогда приходится постоянно подчиняться дисциплине, редко можно найти настоящего друга и еще реже поль­зоваться свободой. Еще Гораций сказал: "Multa tulit fecitque puer, sudavit et alsit".

Детей нужно обучать лишь тому, что соответствует их возрасту. Многие родители бывают рады, если их дети с раннего времени могут говорить, как взрослые. Но из таких детей обыкновенно ничего не выходит. Ребенок должен быть умен не больше, чем ему следу­ет. Он не должен слепо подражать. Если ребенок наполнен старческими нравоучениями, это противоречит его возрасту и превращает его в мартышку. Он дол­жен иметь ум ребенка и не выставляться напоказ слишком рано. Из такого ребенка никогда не выйдет человек благоразумный, со светлым рассудком. Точно так же невыносимо, когда ребенок начинает подражать всяким модам, например, хочет быть завит, носить манжетки, может быть, даже иметь при себе табакер­ку. Он похож тогда на какое-то аффектированное су­щество, что совсем не идет ребенку. Хорошее обще­ство ему в тягость. И в конце концов он совсем теряет бодрый вид мужчины. Но потому-то именно и нужно заблаговременно бороться с его тщеславием, или, правильнее сказать, не давать ему повода быть тщеславным. А это бывает тогда, когда детям прожуж­жат все уши о том, как они прекрасны, как идет им то или другое платье, или когда им обещают и дают тот или другой наряд в награду. Наряжать детей не годится. Свое чистое и простое платье они должны считать просто потребностью. Но и родители не долж­ны придавать нарядам никакого значения, не должны рисоваться, потому что здесь, как и везде, пример всемогущ: он укрепляет или уничтожает благое уче­ние.

О ПРАКТИЧЕСКОМ ВОСПИТАНИИ

К практическому воспитанию относятся: 1) умение, 2) знание света, 3) нравственность. Что касается уме­ния, то нужно следить за тем, чтобы оно было основа­тельно, а не поверхностно. Следует не показывать ви­ду, будто имеешь сведения о вещах, которые затем все равно не в состоянии будешь осуществить на деле. Основательность должна быть присуща умению и по­степенно должна обратиться в привычку в образе мыс­лей. Это существенная принадлежность мужского ха­рактера. Умение является признаком таланта.

Что касается знания света, то оно состоит в искус­стве применять наше умение к определенному челове­ку, т.е., другими словами, оно учит, как можно ис­пользовать людей для своей цели. Для этого требуется много условий. Собственно, среди человеческих качеств оно наименее существенно; но по своей практической ценности это качество занимает второе место.

Если питомцу предстоит вращаться в свете, то сам он должен быть скрытным и непроницаемым и в то же время уметь проникать в секреты других. Прежде всего, он должен скрывать свой характер. Искусство показывать себя с внешней стороны есть приличие; этим искусством тоже нужно обладать. Трудно про­никнуть в чужую душу, однако необходимо владеть этим искусством, будучи самому, напротив, непрони­цаемым. Для этого нужна известная скрытность, т.е. умение скрывать свои недостатки и, как выше было сказано, умение показать себя с внешней стороны. Скрытность – это не обязательно притворство, и ее можно иногда себе позволить, однако она граничит с нечестностью. Но притворство – совершенно негодное средство. Знание света состоит также и в том, чтобы не выходить из себя при первом же случае, однако не следует быть и слишком вялым. Энергичность отлича­ется от вспыльчивости. Энергичен (strenuus) тот, кто имеет стремление желать. Это качество умеряет ду­шевное волнение. Знание света относится к темпера­менту.

Нравственность относится к характеру. Sustine et abstine – терпи и воздерживайся – вот в чем подго­товка к мудрой умеренности. Если хотят воспитать хороший характер, то сначала нужно освободить его от страстей. Человек должен привыкнуть так распоря­жаться своими склонностями, чтобы они не обраща­лись в страсти; в случае отказа он должен уметь об­ходиться без того или другого. Sustine значит: терпи и привыкай переносить!

Если хочешь научиться обходиться без чего-либо, тре­буется мужество и известная склонность. Для этого нуж­но приучать себя к отказам, противодействию и т.п.

Симпатия относится к темпераменту. Детей следует оберегать от излишней жалостливости к другим. Жа­лостливость в действительности есть чувствительность; она идет лишь к чувствительному характеру. Она отличается от сострадания и есть, собственно, недоста­ток, состоящий в том, что все ограничивается одним лишь сожалением. Следовало бы давать детям карман­ные деньги, чтобы они могли помогать нуждающимся, тогда и будет видно, сострадательны они или нет; но если они щедры только на деньги своих родителей, все это ни к чему не приведет.

Выражение festina lente означает непрерывную де­ятельность, требующую спешности, чтобы многому на­учиться: вот что значит festina. Но в то же время нужно изучать все основательно и на все, следователь­но, употреблять свое время – вот что значит lente. Встает вопрос: что предпочтительнее – иметь большой объем знаний или меньший, но зато основательный? Лучше знать мало, но основательно, чем много, но поверхностно, потому что, в конце концов, поверхност­ность все-таки становится заметной. Но ребенок не знает, в какие обстоятельства он может попасть, будет ли он нуждаться в тех или иных сведениях, и поэто­му, конечно, лучше всего, чтобы он из всего знал что-нибудь, но основательно: иначе он обманывает и ослепляет других своими поверхностными знаниями.

Самое последнее – выработка характера. Характер состоит в твердой решимости хотеть что-нибудь де­лать, а затем и в действительном исполнении предпо­ложенного. Vir propositi tenax, говорит Гораций, – вот настоящий характер! Например, если я что-нибудь обещал кому-нибудь, то я должен сдержать свое сло­во, даже если бы это принесло мне вред. Человек, который решил что-нибудь сделать и не делает этого, не может больше сам себе доверять; например, если кто-нибудь решит всегда вставать рано, чтобы зани­маться, или чтобы что-нибудь сделать, или совершить прогулку, и станет весной отговариваться тем, что по­утру еще холодно и что это может ему принести вред, а летом – что поутру так хорошо спится, а сон так приятен, и так день ото дня будет откладывать заду­манное, в конце концов он и сам себе перестанет верить.

То, что противоречит нравственности, конечно, не может относиться к такого рода намерениям. Характер злого человека – весьма плох; но это уже называется просто упрямством, хотя может и понравиться, если подобный человек выполняет свои намерения и посто­янен, но все-таки было бы лучше, если бы он показал себя таким в добрых делах.

Человека, который постоянно откладывает исполне­ние своих намерений, ценят невысоко. Сюда относится и так называемое будущее исправление. Ведь тому, кто всегда вел порочную жизнь и захотел исправиться в одно мгновение, не удастся этого добиться. Не мо­жет произойти такого чуда, чтобы подобный человек вдруг превратился в того, кто прожил всю свою жизнь честно и добропорядочно. Не помогут здесь ни палом­ничества, ни самоистязания, ни посты, потому что совершенно непонятно, каким образом паломничества и другие подобные средства могут способствовать превращению порочного человека в благородного.

При чем здесь порядочность и исправление, если человек постится днем, а ночью наверстывает упущен­ное, или если он занимается истязанием своей плоти, которое ни в коей мере не может улучшить его душу?

Чтобы развить в детях моральный характер, мы должны иметь в виду следующее.

С теми обязанностями, которые они должны испол­нять, детей следует знакомить, насколько возможно, с помощью примеров и приказаний. Обязанности, кото­рые должен исполнять ребенок, – это лишь обычные обязанности по отношению к себе самому и к другим. Следовательно, эти обязанности нужно выводить из самой природы вещей. Поэтому здесь мы должны бли­же познакомиться:

а) с обязанностями по отношению к самим себе. По­следние состоят не в том, чтобы красиво одеваться, иметь прекрасный стол и т.п., хотя все должно быть опрятно; не в том, чтобы стараться удовлетворять свои страсти и наклонности – наоборот, следует проявлять умеренность и воздержанность, – а в том, чтобы человек обладал известным внутренним достоинством, ко­торое придает ему благородство по сравнению со все­ми прочими созданиями; его прямая обязанность – не отрекаться от этого общечеловеческого достоинства в своем собственном лице.

Мы отрекаемся от человеческого достоинства, когда, например, предаемся опьянению, совершаем противо­естественные грехи, проявляем все виды невоздержан­ности и т.п., что ставит человека гораздо ниже животных.

Далее, если человек пресмыкается перед другими, го­ворит льстивые слова, надеясь таким недостойным об­разом вкрасться в доверие, то и это опять-таки противоречит человеческому достоинству.

Человеческое достоинство можно сделать понятным даже и ребенку хотя бы на примере его самого, допу­стим, в случае неопрятности, которая для человека по меньшей мере непристойна. Но ребенок, солгав, может и на самом деле унизить свое человеческое достоинст­во, так как он уже в состоянии думать и сообщать свои мысли другим. Ложь делает человека предметом всеобщего презрения; это – средство лишить его са­мого уважения и той веры, которую каждый должен питать к себе;

б) с обязанностями по отношению к другим. В ребенке должно быть заранее развито почтение и уважение к праву людей, и следует внимательно следить за тем, чтобы он проявлял его; например, когда ребенок встречается с другим, бедным ребенком и надменно отталкивает его прочь, бьет его и т.п., то не следует говорить ему: "не делай этого, ведь другому больно; будь же сострадателен! Это бедный ребенок" и т.п.; но нужно в свою очередь отнестись к нему самому точно так же презрительно и чувствительно для него, пото­му что его поведение было противно человеческому праву. У детей, собственно, нет никакого великоду­шия. Это видно, например, из того, что, когда родите­ли приказывают своему ребенку, чтобы он отдал поло­вину своего бутерброда другому, и не обещают ему в то же время дать за это еще больше, то он либо совсем не делает этого, либо делает редко и неохотно. Да и вообще нельзя много говорить с ребенком о ве­ликодушии, потому что он еще не в силах понять этого.

Многие либо совсем просмотрели тот отдел морали, который содержит учение об обязанностях к самому себе, либо ложно объяснили его, как, например, Кругот. Обязанность по отношению к самому себе, как сказано, состоит в том, чтобы человек соблюдал чело­веческое достоинство в самом себе. Человек порицает себя, если он имеет ясное представление об идее человечности. В этом представлении он имеет оригинал, с которым себя сравнивает. По мере возмужания, по мере пробуждения половой склонности наступает кри­тический момент, когда только человеческое достоинство в состоянии удержать юношу в надлежащих границах. Но следует заранее советовать юноше, как предохра­нить себя от того или другого.

В наших школах почти совсем нет того, что в вы­сшей степени могло бы способствовать развитию в де­тях порядочности, а именно – катехизиса права. Он должен бы был охватывать случаи, происходящие в повседневной жизни, при которых сам собой возникал вопрос, справедливо ли что-либо или нет. Например, если кто-нибудь, будучи должен сегодня заплатить свое­му кредитору, тронутый видом нуждающегося, вручает ему сумму, которую он должен и которую ему следовало бы уплатить, то справедливо это или нет? Нет, это несправедливо, потому что я должен быть свобо­ден, если я хочу делать благодеяния. Если я отдаю деньги бедняку, то я совершаю похвальный поступок; если же уплачиваю свой долг, я исполняю свою обя­занность. Далее, позволительна ли ложь при необходимости? Нет! Нельзя представить себе решительно ни одного случая, в котором ложь заслуживала бы изви­нения, особенно перед детьми, которые иначе всякую мелочь будут считать чем-то необходимым и постоян­но будут позволять себе ложь. Если бы уже существо­вала подобная книга, то можно было бы ежедневно с большой пользой употреблять один час на то, чтобы ознакомить детей и дать им сердцем почувствовать человеческое право, сие око Божие на Земле.

Что касается обязательности благодеяния, то это лишь несовершенное обязательство. Детское сердце сле­дует делать не столько мягким, чтобы его трогала судьба другого, сколько, наоборот, бодрым. Пусть оно будет преисполнено не чувством, но идеей долга. В самом деле, многие сделались жестокосердными потому, что раньше были сострадательны и часто видели себя обманутыми. Напрасное страдание – сделать по­нятным для ребенка то, что составляет заслугу в по­ступках. Лица духовные часто грешат в том отношении, что представляют дела милостыни в виде некоей заслуги. Не говоря уже о том, что мы по отношению к Богу никогда не в состоянии сделать более, чем требует наш долг, – одна лишь наша обязанность заставляет нас делать добро бедняку. Ведь неравенство в благосостоянии людей часто зависит от случайных обстоятельств. Следовательно, если я обладаю состоянием, то я должен благодарить лишь стечение обстоя­тельств, которое было благоприятно для меня или для моего предшественника, а взгляд на общее положение вещей все-таки всегда остается одним и тем же.

Зависть возбуждается тогда, когда ребенка приуча­ют оценивать себя со слов других. Напротив, он дол­жен ценить себя по понятиям своего разума. Поэтому уничижение есть, собственно, не что иное, как сравне­ние своего личного достоинства с моральным совершенством. Так, например, христианская религия не столь­ко учит смирению, сколько, наоборот, делает человека смиренным, потому что согласно ей он должен сравни­вать себя с величайшим образцом совершенства. Со­вершенно неправильно находить смирение в том, чтобы ценить себя ниже, чем других. "Посмотри, как тот или этот ребенок ведет себя!" и т.п. Восклицания по­добного рода только развивают весьма неблагородный образ мыслей. Если человек ценит свое достоинство по другим, то он старается либо поднять себя над другим, либо уменьшить достоинство другого. Последнее уже есть зависть. В таких случаях стараются обвинить дру­гого в каком-нибудь проступке, потому что, не будь этого человека, нельзя было бы и тебя сравнивать с ним и ты был бы самым лучшим. Извращение духа соперничества только возбуждает зависть. Случай, когда соперничество могло бы еще послужить чему-нибудь, может заключаться в следующем: положим, нужно убедить кого-нибудь в удобоисполнимости какого-либо дела, например, если от ребенка потребуют выучить известный урок и покажут ему, что другие в состоя­нии это исполнить.

Никоим образом нельзя допускать, чтобы один ре­бенок стыдил другого. Следует избегать всякой гордо­сти, основывающейся на преимуществах счастья. Вместе с тем, однако, следует стараться развивать в детях прямоту. Прямота – это скромная уверенность в са­мом себе. Обладая этим качеством, человек получает возможность выказывать свои таланты как подобает. Прямоту, конечно, следует отличать от наглости, ко­торая заключается в равнодушии к мнению других.

Все страсти человека делятся на формальные (сво­бода, возможность) или материальные (направленные на известный объект) – страсти воображения и обладания, или же, наконец, они имеют в виду только продление и того и другого как элементов благополучия.

Страсти первого рода: честолюбие, властолюбие и корыстолюбие. Страсти второго рода: половое наслаж­дение (сладострастие), стремление к обладанию веща­ми (жизнь в довольстве), влечение к обществу (склон­ность к развлечениям). Наконец, страсти третьего рода: любовь к жизни, к здоровью, к удобствам (свобода от забот в будущем).

Пороки же порождает злоба, низость или ограни­ченность. К первым принадлежат: зависть, неблагодар­ность, злорадство; к порокам второго рода: несправед­ливость, неверность (лживость), расточительность как в отношении денег, так и здоровья (неумеренность) и чести; пороки третьего рода: отсутствие любви, ску­пость, лень (изнеженность).

Добродетели бывают или добродетелями заслуги, или только обязанностями, или добродетелями невин­ности. К первым принадлежат: великодушие (заключающееся в отказе как от мести, так и от расположения к удобствам, а также от корыстолюбия), благотворительность и самообладание; ко вторым – правдивость, пристойность и миролюбие; к третьим, наконец, чест­ность, нравственность и умеренность.

Является ли человек по своей природе существом добрым или злым с точки зрения морали? Ни то, ни другое, ибо по природе своей человек существо вовсе не моральное; он лишь становится таковым, когда его разум поднимается до понятий обязанности и закона. Поэтому можно сказать, что человек изначально скло­нен ко всем порокам, так как обладает возбуждающи­ми его склонностями и инстинктами, хотя разум влечет его к противному. В силу этого он может стать нравственным только будучи добродетельным, а следо­вательно, путем самопринуждения, хотя при отсутст­вии соблазнов он может быть невинен.

Пороки большей частью возникают потому, что ци­вилизованное состояние осуществляет насилие над при­родой; а вместе с тем наше назначение как людей состоит в том, чтобы выйти из грубого естественного состояния животных. Совершенное искусство снова ста­новится природой.

В воспитании все основывается на том, чтобы всю­ду установить истинные причины и сделать их понят­ными и удобоприемлемыми для детей. Дети должны перестать быть злыми и научиться питать отвращение ко всякой гнусности и нечестности; внутреннее отвра­щение должно заменить внешний страх перед людьми и божьими наказаниями; им следует научиться ценить самих себя и сохранять внутреннее достоинство, вместо того чтобы довольствоваться людским мнением; взве­шивать внутреннюю цену каждого поступка и действия, а не слова и душевные движения; руководствоваться разумом, а не чувством; проникнуться жизнерадостно­стью и набожностью, всегда иметь хорошее настрое­ние, не поддаваясь угрюмому, робкому и мрачному ханжеству.

Но прежде всего их нужно предостерегать от того, чтобы они никогда не ценили слишком высоко merita fortunate – дары счастья.

Что касается воспитания детей в религиозном отно­шении, то прежде всего встает вопрос: следует ли рано преподавать детям религиозные понятия? Об этом в педагогике много спорили. Религиозные понятия необ­ходимо предполагают богословие. Можно ли юношей, которые еще не знают света, не знают самих себя, учить богословию? В состоянии ли они, не зная еще, что такое долг вообще, понять непосредственную обязанность перед Богом? Ясно одно: если бы возможно было, чтобы дети не присутствовали ни при каких действиях, выражающих почтение Высшему Существу, не слыхали даже самого имени Божьего, то в порядке вещей было бы ознакомить их сперва с тем, что составляет назначение человека и что приличествует ему, укрепить их способность суждения, объяснить им по­рядок и красоту произведений природы, дать, кроме то­го, еще более подробные сведения о мироздании – и лишь тогда раскрыть перед ними понятие о Вы­сшем Существе, Законодателе. Но так как по весьма многим причинам это невозможно, то, если мы захо­тим преподать детям что-нибудь о Боге лишь впос­ледствии, в то время как они будут слышать его имя и видеть общепринятые знаки богопочитания, оказываемые ему, – это может развить в них или равнодушие, или дать превратные представления о нем, например, внушить страх перед его силой. Так как есть повод опасаться, что страх этот укоренится в фантазии детей, следует во избежание этого ста­раться внушить им религиозные понятия заранее. Но это не должно быть делом памяти, простым подра­жанием и обезьянничанием; избираемый путь должен всегда соответствовать природе. Дети и без отвлечен­ных понятий о долге, об обязанностях, о хорошем и дурном поведении поймут, что существует закон долга, что его должны определять не соображения удобства, пользы и т.п., но нечто общее, что не может зависеть от людских прихотей. Конечно, и сам учитель должен составить себе ясное понятие об этом.

Сначала нужно все приписывать природе, а затем и ее саму – Богу: как, например, первоначально все основывалось на сохранении видов и их равновесии, но вместе с тем заранее уже имелся в виду и человек, цель которого – самому построить свое счастье.

Понятие о Боге первоначально лучше всего можно выяснить по аналогии с понятием об отце, под опекой которого мы находимся, а при этом очень удобно указать на единое, как бы из одного семейства, проис­хождение людей.

Но что же такое религия? Религия – это закон, живущий в нас, насколько он оказывает на нас свое воздействие благодаря Законодателю и Судье, это мо­раль, обращенная к познанию Бога. Если не соединять религии с моральностью, то религия обращается в снискание милости. Гимны, молитвы, хождения в церковь должны давать человеку лишь новую силу, новое му­жество к исправлению или же быть излиянием сердца, воодушевленного представлением о долге. Это – толь­ко приготовления к благим делам, а не они сами, и нельзя стать угодным Высшему Существу, не стано­вясь лучшим человеком.

У ребенка нужно начать с того закона, который живет в нем. Человек достоин презрения в своих соб­ственных глазах, если он порочен. Это сознание зало­жено в нем самом, и он такой не только потому, что Бог запретил злое. Ведь нет необходимости, чтобы за­конодатель был вместе с тем и творцом закона. Так, правитель может запретить воровство в своей стране, но за это, тем не менее, его нельзя назвать творцом закона о запрещении воровства. Исходя из этой точки зрения, человек приходит к осознанию того, что лишь хорошее поведение делает его достойным блаженства. Божественный закон должен одновременно казаться законом природы, поскольку он не произволен. Поэто­му во всякой нравственности заключена религия.

Но не следует начинать с богословия. Религия, ко­торая основывается только на богословии, не может содержать ничего морального. Она способна, с одной стороны, внушать страх, с другой – помыслы о награ­де, а это уже порождает только суеверное поклонение. Итак, нравственность должна предшествовать, богосло­вие – следовать ей. Это и будет религией.

Закон, живущий в нас, называется совестью. Со­весть есть, собственно, применение наших поступков к этому закону. Ее упреки останутся без последствий, если не смотреть на нее как на представительницу Бога, который царит над нами, но в то же время и судит внутри нас. Если религия не присоединится к нравственной совестливости, то она станет недействен­ной. Религия без нравственной совестливости – это суеверное служение. Хотят служить Богу, например, восхваляя его, превознося его силу, премудрость, и в то же время не думают о том, как исполнять боже­ские законы, мало того – даже хотя бы познавать его силу, премудрость и т.д. и следовать им. Эти восхва­ления – словно приемы опиума для совести таких людей или подушка, на которой можно спать спокойно.

Дети не могут постигнуть все религиозные поня­тия, но, тем не менее, некоторые нужно им преподать; они лишь должны быть скорее отрицательными, чем положительными. Заставлять детей заучивать готовые предписания – бесполезное дело, которое может лишь внушить им превратное представление о благочестии. Истинное богопочитание состоит в том, чтобы действо­вать по воле божьей, – вот что следует преподать детям. Необходимо наблюдать за детьми, как и за самими собой, чтобы не так часто злоупотреблять име­нем Божьим. Если его употребляют в пожеланиях сча­стья, даже с благочестивою целью, то и это, собственно, уже злоупотребление. Понятие о Боге должно исполнять человека благоговением при каждом произ­несении его имени, и он должен произносить его редко и никогда – легкомысленно. Ребенок должен научить­ся чувствовать благоговение перед Богом, во-первых, как перед Владыкой жизни и всего мира; во-вторых, как перед Промыслителем о людях; и, в-третьих, нако­нец, как перед Судьей их. Говорят, что Ньютон вся­кий раз, как он произносил имя Божье, на время останавливался и задумывался.

Если ребенок одновременно получит представление о Боге и долге, он лучше научится почитать божествен­ную заботливость о созданиях и тем самым будет лишен склонности к разрушению и жестокости, которая так часто выражается в том, что дети мучают небольших животных. Вместе с тем следует учить детей находить добро в зле: например, хищных зверей и насекомых можно считать образцами чистоплотности и трудолюбия; преступники побуждают к исполнению закона; птицы, истребляющие червей, охраняют сад и т.д.

Следовательно, нужно преподать детям некоторые понятия о Высшем Существе, чтобы они, видя, как другие молятся, знали, по отношению к кому и почему это делается. Эти понятия должны быть немного­численными и, как сказано, носить чисто негативный характер. Начинать преподавание их детям следует с самой ранней юности, но при этом необходимо следить за тем, чтобы дети не ценили людей по их вероиспо­веданию, потому что, несмотря на разницу в религи­ях, последняя все-таки всюду едина.

В заключение присоединим еще нескольких замеча­ний, которые в основном следует иметь в виду при вступлении детей в юношеские годы. В это время юно­ша начинает различать то, чего он прежде не разли­чал, а именно, прежде всего, начинает проявлять внимание к вопросам пола. Природа облекла эту область в покров таинственности, как будто бы эта вещь была чем-то таким, что не совсем пристойно человеку и что в нем составляет лишь животную потребность. Но природа постаралась связать это чувство с нравственностью всякого рода. Даже дикие племена проявляют в данном случае известную стыдливость и застенчивость. Дети иногда задают взрослым по этому поводу остро­умные вопросы, например: откуда берутся дети? – но их можно легко удовлетворить, либо давая им уклон­чивые ответы, которые ничего не значат, либо, отсы­лая их, отвечать, что это детский вопрос.

Развитие этих склонностей в ребенке происходит ме­ханически, таким же образом, как и всех других инс­тинктов, а именно – они развиваются, не имея даже объекта. Невозможно, следовательно, в данном случае сохранить юношу в неведении и связанной с ним невинности. Молчание лишь усугубляет зло. Это видно по воспитанию наших предков. Современные воспитатели совершенно справедливо полагают, что нужно говорить об этом с юношей ясно и определенно, не скрывая ничего. Конечно, это вещь деликатная, потому что неловко делать из нее предмет всеобщего обсуждения. Но все легко уладить, если говорить об этом с надлежащей серьезностью и приноровиться к наклонностям питомца.

Тринадцатый или четырнадцатый год обычно быва­ет тем поворотным пунктом, когда в юношах развива­ется половое чувство (если это случается раньше, то это значит, что дети развращены и испорчены дурны­ми примерами). К этому времени у них уже развита способность суждения, а природа подготовила их во всех прочих отношениях, так что говорить об этом вполне возможно.

Ничто в такой степени не ослабляет духа и плоти человека, как тот вид сладострастия, который направ­лен на самого себя, – он совершенно противен человеческой природе. Но и его не следует скрывать от юноши. Нужно изобразить ему этот порок во всем его безобразии, сказать, что он может сделать себя неспособным к продлению рода, что телесные силы при этом бесцельно расходуются, что из-за этого он преж­девременно постареет и что его умственные способно­сти также сильно пострадают и т.п.

Подобных побуждений можно избежать усиленными занятиями, отводя сну лишь самое необходимое время. С помощью занятий следует выбить из головы самые мысли об этом, потому что, если предмет остается хотя бы в воображении, это все-таки сказывается на жизненной силе. Если склонность направлена на дру­гой пол, всегда встречается некоторое противодейст­вие; если же она направляется на самого себя, то ее можно удовлетворить в любое время. Физические по­следствия крайне вредны, но нравственные последст­вия гораздо хуже. Здесь преступают границы природы, желания совершенно выходят из-под контроля, так как не получают никакого реального удовлетворения. Воспитатели взрослых юношей ставили вопрос: позволи­тельно ли юноше вступать в общение с другим полом? Если приходится выбирать одно из двух, то последнее во всяком случае. Там юноша действует вопреки при­роде, здесь же – нет. Природа предназначила ему быть мужчиной, раз он достиг определенного возраста, и, следовательно, продолжать свой род; но потребно­сти, которые имеет человек в образованном государст­ве, не всегда позволяют воспитывать детей. Здесь, сле­довательно, он грешит против гражданского порядка. Итак, лучший выход и прямая обязанность для юноши ждать, пока он будет в состоянии настоящим образом жениться. Тогда он действует не только как хороший человек, но и как хороший гражданин.

Юноша должен научиться с ранних лет питать почтение и уважение к другому полу и стараться приобрести уважение последнего своим беспорочным поведением, стремясь к высокой награде, счастливому браку.

Второе различие, которое начинает делать юноша, когда он вступает в общество, состоит в понимании различия сословий и неравенства людей. Пока он ребе­нок, ему совсем не следует давать замечать это. Не следует даже позволять ему помыкать слугами. Если он видит, как родители отдают приказ слуге, то ему всегда можно сказать: "Мы кормим их, и за это они нам повинуются; ты этого не делаешь, следовательно, и они не обязаны слушаться тебя". Да дети и не имеют подобного желания, если только родители сами не развивают его в них. Юноше следует указать, что неравенство между людьми возникло вследствие того, что один человек старался получить преимущества пе­ред другим. Потом можно постепенно развить в нем сознание равенства людей при их гражданском неравенстве.

Юноше следует обращать внимание на то, чтобы он ценил себя безотносительно к другим. Желание сни­скать почтение других за то, что совсем не составляет человеческого достоинства, – это тщеславие. Далее следует привить ему добросовестность в каждом деле и стремление делать все не напоказ, но как следует. Нужно обращать его внимание на то, чтобы он, хоро­шо обдумав какой-нибудь план, не обратил его в пус­тую мечту: лучше ни за что не браться и оставлять дело нерешенным. Следует обращать внимание на то, чтобы довольствоваться малым во внешней обстановке, и на выносливость в работе: sustine et abstine, а также на воздержанность в удовольствиях. Если будешь не только требовать удовольствий, то и захочешь стать прилежным работником, будешь полезным членом общества и предохранишь себя от скуки.

Далее следует обратить внимание юноши на радост­ное и веселое расположение духа. Хорошее настроение заключается в том, что не в чем упрекнуть себя, – оно должно всегда быть ровным. Постоянно упражняясь, можно достичь того, что будешь в состоянии заставить себя в любой момент быть веселым членом общества.

Затем следует обращать внимание на то, чтобы по­стоянно смотреть на многие вещи как на свою обязан­ность. Действие должно быть для меня ценно не пото­му, что оно отвечает моему желанию, но потому, что я благодаря этому исполняю свой долг.

Юношеству следует прививать любовь к другим людям, а затем и всемирно-гражданский образ мыслей. В нашей душе есть нечто такое, что заставляет нас интересоваться: 1) самими собой, 2) теми, с кем мы выросли, и 3) возможностью способствовать всеобщему благу. Следует знакомить детей с этим интересом, чтобы он согревал их души. Дети должны радоваться всеобщему благу, хотя бы оно и не служило выгоде их отечества и не приносило прибыли им лично. Юноша не должен высоко ценить наслаждение прелестями жиз­ни. Тогда не будет и детской трусости перед смертью. Следует указывать юноше, что наслаждение не дает того, что обещает.

Наконец, нужно обратить его внимание на необхо­димость ежедневного отчета перед самим собой, чтобы в конце своих дней можно было правильно определить ценность своей жизни.

v       v       v